Фил сразу же отреагировал на прием оксибутирата натрия. Он вспоминает: «Подействовало мгновенно. Я принял его на ночь, а утром, проснувшись, уже ощутил разницу. У меня стало больше энергии. Это было нечто. Я читал достаточно отзывов других людей, которые его принимали, и многие с ним намучались, он начинал действовать спустя долгое время после начала приема, или же им было от него плохо. [У меня же не было] никаких проблем. Совершенно никаких побочных эффектов. Препарат сразу же подействовал».
До начала приема оксибутирата натрия Фил падал по десять раз на дню, однако благодаря лекарству ситуация значительно улучшилась. «Теперь я могу упасть один-два раза за неделю. Чаще всего я в итоге так и не падаю, да и научился паре приемов, например, хватаю себя за руки или опускаюсь на пол, в таком духе». Тем не менее до полного контроля над расстройством было еще далеко. Не желая увеличивать дозировку столь невероятно сильнодействующего препарата, он по-прежнему испытывал значительную сонливость, да и катаплексия никуда не делась, хотя ее проявления и стали куда менее серьезными.
Встретившись с Филом, я убедил его увеличить дозировку оксибутирата натрия, так как вещества, по всей видимости, ему не хватало. Теперь про свою болезнь он говорит: «Сейчас она дает о себе знать очень редко, и даже если приступ случается, то он очень легкий. Больше никаких падений». Немного задумавшись, продолжает: «На самом деле у моих детей талант доводить меня так, что я, может, и не падаю, однако порой мне приходится вставать на колени». Судя по всему, порой отчаяние и гнев, вызванные поведением ребенка, – чувства, так хорошо знакомые всем родителям, – выступают в роли одного из оставшихся триггеров.
И все же Фил по-прежнему испытывает сонливость, и еще предстоит немало работы, чтобы полностью побороть все его симптомы. Я спросил у него с женой, как расстройство сказывается на их отношениях, семейной жизни. Ким обезоружила меня своей откровенностью:
«Мне теперь нужно привыкнуть к ощущению, что я замужем за совсем другим человеком. Старый добрый Фил проскальзывает в последнее время довольно часто, что хорошо. Однако все зависит от того, хорошо ли Фил поспал ночью, от его самочувствия днем, а также от того, чем он в течение дня занимался. Наша жизнь как пары теперь сильно изменилась. Мы больше почти нигде не бываем. Ужин в ресторане больше не приносит столько радости, как раньше, потому что почти сразу же после еды ему хочется спать. Так что поход в ресторан перестал быть приятным занятием».
Ким вспоминает дни, когда они упивались своим идеальным браком. «Эти невероятные отношения стали теперь совсем другими. Мои друзья все шутят: „Ха-ха, добро пожаловать в настоящую семейную жизнь!”»
Они с Филом соглашаются, что ее прежний беззаботный муж, душа компании, теперь в прошлом, во всяком случае, на данный момент. Фил говорит мне: «Я бы сказал, что я все еще тот же человек, которым когда-то был. Однако постоянно расстраиваю себя, потому что по-прежнему хочу делать все то же, что и раньше. Только вот теперь мне не хватает мотивации. Не хватает энергии. Я спускаюсь [из своего домашнего кабинета], чтобы сказать: „Привет, как дела? Я собираюсь прилечь”. И снова исчезаю».
Его сонливость изменила и отношения с детьми. Он стал, по его собственным словам, более вспыльчивым и раздражительным. Прежняя энергия, которая была у Фила, испарилась. Если раньше именно он был инициатором семейных вылазок, то теперь их роли поменялись. Ким говорит: «Он стал прямой противоположностью тому Филу, какого я знала раньше. Прежде я всегда говорила: „Что, неужели такая необходимость снова куда-то идти?” – а Фил отвечал: „Да брось!” Теперь же у него больше нет этого желания постоянно что-то делать, так что мне приходится частенько его подстегивать».
Ощущение утраты четко прослеживается, и над семьей нависает неопределенность относительно того, что готовит будущее. Тем не менее Ким добавляет: «Ничто нас не разлучит. Конечно, теперь нам придется больше стараться, поддерживать друг друга, быть внимательнее друг к другу. Филу, правда, это дается очень не просто, потому что он постоянно уставший». Я сообщил им о своей уверенности, что нам удастся добиться дальнейших улучшений.
Окружающие своим отношением сыплют им обоим соль на рану. «Это невидимая болезнь. Для окружающих Фил выглядит так, словно с ним все в порядке, словно у него все в норме, – говорит Ким. – Люди совершенно не понимают этой болезни. С этим нам тоже приходится мучиться. Фил, бедняга, по миллиону раз все объясняет некоторым людям, когда видится с ними, потому что до них все никак не дойдет. Не думаю, что они понимают, как тяжело приходится нам обоим. Сколько сил нам приходится тратить, чтобы справляться с болезнью и жить своей жизнью, заниматься бизнесом, детьми, уделять время семье, друзьям. – Она продолжает: – Люди по-прежнему находят это очень смешным. Стоит нам куда-то сходить, например на выступление кого-то из детей, после этого кто-нибудь непременно пошутит: „Фил-то, небось, все проспал?” Я думаю про себя: „Почему вам это кажется смешным? Почему вы вообще задаете такой вопрос? Почему вы считаете это уместным? Будь у Фила рак, вы бы спрашивали: „Что, Филу было плохо все выступление?” Вы бы так не делали! Так что не спрашивайте. Это не смешно”».
Думаю, злость Ким происходит от желания защитить Фила. Он же относится ко всем немного более снисходительно. «Я не против посмеяться над проблемой. Думаю, если человек понимает, что это, то мы можем вместе над этим посмеяться. Но если он не понимает, если ничего об этом не знает, то я не нахожу это забавным».
* * *
Если вспомнить мое восхищение той самой страницей учебника «Неврология и нейрохирургия с иллюстрациями», то, пожалуй, не удивительно, что я в итоге стал заведовать большой клиникой для людей с нарколепсией, пускай мой путь к этому и был непреднамеренным, без какого-то конкретного плана.
В годы моей учебы в медицинской школе нарколепсия воспринималась странной и загадочной болезнью, плохо изученной, и частенько становилась поводом для шуток.
Когда сижу в своей клинике и принимаю пациентов с этой болезнью изо дня в день, я своими глазами вижу, насколько разрушительны последствия нарколепсии практически для всех аспектов жизни человека.
Изучение этой чисто неврологической болезни вместе с тем позволяет нам больше узнать о механизмах регуляции нормального сна, а также о важной роли ряда веществ и нейронных контуров. Благодаря ей я стал по-новому оценивать способность бодрствовать на протяжении всего дня. Кроме того, она принесла свою пользу и людям, которые не могут спать. Установив, какую роль гипокретин играет в поддержании бодрствующего состояния, ученые смогли разработать новые препараты, помогающие людям спать. Блокада гипокретина – что можно сравнить, пожалуй, с временной «нарколепсией» на одну ночь, – является эффективным способом лечения некоторых видов бессонницы.
Я считаю, что нарколепсия является ярким примером того, как различимое, но при этом крошечное повреждение нервной системы предоставляет возможность постичь механизмы работы человеческого мозга.
