Однажды я, как обычно опаздывая, влетела в кабинет Дороти. Едва я отдышалась, мы приступили к уроку по будущему совершенному времени. Вдруг я почувствовала странное возбуждение. Я посмотрела на Дороти, которая, склонившись над столом, вычерчивала парадигму спряжения в моей тетради (она часто делала записи вместо меня). И в тот момент я поймала себя на мысли, что… Я постоянно влюблялась в учителей-мужчин, но тут я ощутила эротическое влечение к женщине. В комнате было тепло, и мое дыхание участилось. От меня шел пар. Я решила, что это на меня так действует язык: все-таки греческий очень сексуален.
Той весной я впервые отправилась в Грецию. Я составила себе довольно амбициозный маршрут. Изначально планировала путешествовать с острова на остров, подражая Одиссею, но действие «Илиады» разворачивалось на берегах нынешней Турции, и я задумалась о Малой Азии. Ведь Греция простиралась до этих земель на протяжении всей своей истории, а я собиралась искать Гомера в бассейне Эгейского моря! Эд Стрингем учил меня, что Греция смотрит на восток, в сторону Азии, а не на запад, в сторону остальной Европы.
Направляясь на ночном пароме из Пирея на Крит, я встала рано и вышла на палубу, чтобы полюбоваться знаменитыми гомеровскими rhododactylos, «розовыми перстами зари». Я надеялась увидеть великолепное зрелище, приветствующее меня в Средиземном море. Помимо меня на палубе было несколько мужчин, которые курили, облокотившись на перила, и стоявшая на лестнице старуха, одетая в черное и прижимавшая ко рту платок: ее явно укачало. (Греки, как известно, склонны к морской болезни, можно даже сказать, это они ее изобрели. Английское слово nausea – «морская болезнь» – произошло от греческого naus – «корабль».) Было пасмурно, но я оставалась на палубе, дрожа от холода. Я вглядывалась в горизонт и ждала какого-нибудь божественного знака. Когда мы уже подплывали к гавани Ираклиона, один из мужчин предложил мне сигарету. Наконец среди облаков появился розоватый проблеск, который тут же исчез. Вот и все: мне пришлось довольствоваться розовой костяшкой рассвета.
Было кое-что, что ускользнуло от моего понимания во время той поездки и нескольких последующих (а также при чтении Гомера), и поняла я это, уже находясь дома, в Нью-Йорке. Проснувшись однажды утром, я повернулась, чтобы, как обычно, посмотреть в окно: не окрасил ли ранний утренний свет крыши домов розовым. Меня так завораживает эта картина, что я никогда не вешаю шторы на окна спальни. И вдруг я резко села в постели. Слово rhododactylos (от rhodos – «роза» и dactylos – «палец») относится не к появлению тонких розовых пальчиков в восточной части горизонта, а к тому, чего эти пальчики касаются: в первую очередь высоких зданий – водонапорных башен и небоскребов. Вспомните о Мидасе
[49] или о ком-то более современном, Голдфингере
[50] например: у него ведь не было золотых пальцев, но все, чего он касался, превращалось в золото. Адам Николсон говорит об этом в статье «Почему Гомер важен» (Why Homer Matters) так: «Известно, что у Гомера богиня зари “розоперстая”, но не от ее пальцев самих по себе исходит сияние, а, скорее, от ее прикосновения к верхушкам деревьев и скал».
Во время своей первой поездки я нигде не задерживалась надолго. Это был (и до сих пор есть) мой стиль познания мира: долго ехать куда-то, а потом решить: все, одной дороги уже достаточно, можно уезжать. Я выросла в Кливленде, мой отец, исходя из своего армейского опыта, полученного во время Второй мировой войны, полагал, что одно место похоже на другое и нет смысла ехать куда-то еще, потому что нет никакой разницы. Иными словами, куда бы вы ни отправились, вы берете себя с собой.
Именно поэтому я пулей пронеслась по Эгейскому морю от Крита к Родосу и дальше до Кипра, Самоса, Хиоса и Лесбоса. В те несколько недель, что я путешествовала, за мной постоянно пытались приударить официанты, со мной флиртовал матрос и какой-то младший офицер, а также профессор английского из колледжа. Тогда, на пароме из Пирея, я взяла протянутую мне сигарету и таким образом познакомилась с мужчиной по имени Мими (уменьшительное от Дмитрий), который выращивал помидоры на южном побережье Крита. Он предложил показать мне Кносс, найденные археологами руины дворца Миноса, легендарного царя минойцев – народа, который пережил свой расцвет задолго до Троянской войны (есть версия, что минойская цивилизация возникла еще в 3000 году до нашей эры). С начала 1900 года сэр Артур Эванс занимался раскопками в этой местности и провел спорные, по мнению некоторых экспертов, реставрационные работы, добавив украшения и отреставрировав фрески в стиле современного ему ар-деко. Мими спешно протащил меня по окрестностям и показал лабиринт, ведущий к самому укромному уголку руин. Была ли это та самая пещера Минотавра, чудовищного отпрыска Пасифаи, жены Миноса, который был наполовину человеком, наполовину быком и которого скрыли от глаз в подземном лабиринте, построенном Дедалом? Не успела я обо всем этом как следует подумать, как Мими принялся ласкать меня. Он мне нравился, но я думала, что для развития наших отношений нужно какое-то время. Я бы, может, посетила его томатную ферму, или нам стоило хотя бы пообедать вместе – или посмотреть фильм? – прежде чем заниматься сексом. Я пыталась сказать ему, что все происходит слишком быстро. По-гречески «быстро» будет grίgora. Когда греки хотят подчеркнуть важность какого-то слова, они его повторяют, поэтому я сказала: «Grίgora, grίgora», имея в виду «слишком быстро». Но, как оказалось, мои слова означали «быстрее, быстрее».
Мими не многое мне рассказал о минойской цивилизации, но дал ясное представление о том, что думают мужчины о девушках, путешествующих в одиночестве по Средиземному морю: должно быть, они находятся в поиске мужчины. Всех особей мужского пола – за исключением одного старичка с катарактой – волновало, почему я путешествую одна. Они попросту отказывались верить, что это был мой добровольный выбор. Где же ваш муж? Ужиная в ресторанах в одиночку, я вызывала немалый интерес. Ведь есть – значит общаться, в Греции принято делиться всем, что стоит на столе. Если я хотела оливок, дзадзики, кальмаров и того, что называется χωριατικη σαλατα («деревенский салат»), – довольно обычный заказ, – мне приносили столько, что этого хватило бы на семью из четырех человек. Официанты, преимущественно мужчины, флиртовали, задавали личные вопросы и предлагали частные туры по Акрополю на мотоцикле. Я не могла спокойно присесть на скамейку в общественном месте, не будучи тут же приглашенной на ménage à trois
[51]. Я не привыкла получать столько внимания со стороны противоположного пола. Безусловно, мне это льстило, но в то же время и сильно смущало. Было бы проще придумать себе мужа, назвать его Менелай и говорить каждый раз, что мой старик пошел в отель, а то и вовсе позволить греческим мужчинам сделать тщеславное заключение о том, что если мне неинтересен этот конкретный грек, то, должно быть, меня не привлекают мужчины в принципе.
