Карьера Скотта привела его в Корнуолл, где у него не было возможности продолжать работу над лексиконом (тогда, как вы понимаете, не было электронной почты). Лидделл стал деканом колледжа Крайст-Чёрч в Оксфорде. В июле 1842 года он пишет Скотту: «Вы будете рады услышать, что я почти закончил Π [пи]… этого двуногого монстра, который в древности, должно быть, ходил, широко расставив ноги, иначе он никогда бы не сумел перешагнуть такое огромное пространство, какое занимал и всегда будет занимать в лексиконах». К тому времени, когда Лидделл опубликовал восьмое издание словаря (спустя 54 года, в 1897-м, за год до смерти), в него уже была включена терминология драматургов и философов. Позже Генри Стюарт Джонс еще расширил словарь. Издание 1968 года с дополнением насчитывает более двух тысяч страниц.
До Лидделла и Скотта единственным способом изучения греческого языка для англоговорящих людей была латынь. Как написали Лидделл и Скотт в предисловии к словарю, их целью было «поддерживать и сохранять живым тот язык, который, будучи органом поэзии и ораторского искусства, полон живительной силы и огня, грациозен и напоен сладостью, богат до избыточности, тот язык, на котором написаны благороднейшие произведения человеческого гения, ставшие бессмертными, – произведения, слабое отражение которых можно увидеть в подражаниях и переводах, но чью совершенную красоту в силах постичь только тот, кто может читать сами слова, а также их интерпретацию».
Среди элементов, которые делают язык языком и добавляют ему живости, следует назвать те маленькие, не поддающиеся четкому определению необязательные слова, которые помогают нам выстроить связь с собеседником. Это может быть сленг, какие-то идиомы или детский лепет. Лингвисты сухо называют их словами-паразитами; в греческой грамматике они известны как частицы. В английском мы все время используем такие слова и порой просто не можем без них обойтись. Если же мы начинаем стыдиться и пытаться всеми силами избегать их, то наш язык оказывается буквально связан. Некоторые с сожалением отмечают, что эти дополнительные слова слишком вольные и часто повторяются, жалуются, что нынешние дети ленивы, плохо умеют выражать свои мысли и разрушают красоту и точность языка. Однако мы используем эти выражения с древности. Они обогащают язык, помогая нам общаться друг с другом.
Однажды я случайно услышала, как молодая женщина на улице поделилась со своим собеседником: «А потом, знаешь, на прошлой неделе я, блин, чуть не рехнулась». Что она пыталась сказать, используя все эти дополнительные словечки? Если сократить предложение до главной мысли, получится: «На прошлой неделе я чуть не рехнулась». Союз «а», наречие «потом», вездесущий универсальный «блин» и «чуть не», смягчающее глагол, – рассыпанные по всему предложению, они взывают к собеседнику и ищут его понимания. Глагол «знаешь», употребленный в середине, добавляет фразе какого-то уюта, одновременно показывая, что женщина еще не закончила свою историю и, возможно, сейчас сообщит о последствиях того, что было вчера.
В английском языке полно частиц, слов и выражений, которые постоянно всплывают в речи, например: «конечно», «так что», «вы знаете», «окей», «в реальности», «по факту», «честно», «буквально», «фактически», «по крайней мере», «я имею в виду», «довольно», «в конце концов», «эй», «черт», «разумеется», «понимаешь?», «это я так». Их использует не только молодежь. Некоторые являются вводными словами в предложении: «надеюсь», «конечно», «безусловно». Другие выражают отношение говорящего («и более того») и вызывают в воображении грозящий кулак. Благодаря этим словам разговор не прерывается. Не неся особого смысла, они являются душой языка.
Маленькие словечки помогают расположить к себе человека, вовлечь его в разговор. Однажды в раздевалке у бассейна я спросила: «А что, горячей воды нету?» Будь мой собеседник моего возраста или старше, я могла бы сформулировать вопрос иначе: «Горячей воды нет?» Но я разговаривала с молодой девушкой. Мой выбор слов не был сознательной манипуляцией; скорее, я спонтанно решила не выделяться из толпы (что довольно трудно в общественном бассейне). Точно так же в разговоре я могу сказать: «Короче, я просто обалдела», но если бы я писала кому-то, то сделала бы эту фразу более сдержанной: «Я была под впечатлением».
В письменной речи тоже есть свои слова-паразиты: «как если бы», «так и есть», «как бы то ни было», «без лишних слов» – некоторые из них более формальны и напыщенны, некоторые менее. Орин Харгрейвс в книге «Об этом уже говорилось ранее: руководство по употреблению и злоупотреблению клише» (It’s Been Said Before: A Guide to the Use and Abuse of Clichés) отслеживает, с какой частотой люди, пишущие профессионально (и особенно журналисты), используют ходульные идиомы и клише. Как у редактора, у меня частенько возникал соблазн их вымарать: оборот «по правде говоря», используемый как связка, звучит уж слишком затерто.
Разные служебные слова и междометия определяют речевые паттерны друзей, особенно если они поэты или писатели со специфическими языковыми привычками и над ними довлеет необходимость самовыражения. Один такой мой друг-поэт часто повторяет: «И… и… и…» Мне хочется выкрикнуть: «Ну давай уже!» Другой знакомый везде вворачивает конструкцию «да я вроде только что», например: «Да я вроде только что положил свой телефон на скамейку в парке». Фраза приобретает слегка самоуничижительный оттенок, как будто человек расписывается в собственной глупости. Есть люди, которые постоянно кивают во время разговора или вскидывают брови, как бы призывая вас в свидетели. (Сопротивляйтесь!) «И тыды и тыпы» – еще один вариант той фразы «заикающегося поэта», один мой друг часто ее повторял. Некоторые из этих присловий не лишены очарования. Мне вспоминается Уильям Бакли-младший
[63], который заикался и прищелкивал языком во время спора. Другой пример – Дэвид Фостер Уоллес
[64]. В своих эссе он для большего эффекта постоянно использовал «ну и в общем» – как некий фирменный знак.
И как только мы обходились без «окей»? «Окей» – это точка опоры (окей, а теперь я собираюсь написать об «окей»); с помощью этого слова мы допытываемся ответа от слушателя (я собираюсь поговорить об «окей», окей?); им мы обозначаем начало конца дискуссии (вот и все, что я собиралась сказать, окей?). «Окей» стало настолько характерным для неформальной речи, что мы играем с ним, сокращая в СМС до одной буквы К, или произносим утрированно на австралийский манер «кай?».
В английском множество речевых оборотов, которые звучат очаровательно, но порой вовсе не поддаются определению. И знаете что? То же самое было и в древнегреческом. Именно благодаря этим выражениям Сократ у Платона кажется таким живым. Они придают языку индивидуальность. Без них человек превратился бы в говорящий автомат. Я была поражена, читая платоновскую «Апологию Сократа»: сколько нюансов добавляют речи Сократа эти словечки, они сродни подталкиванию локтем для привлечения внимания, подмигиваниям, гримаскам. Так и вижу, как Сократ словно тычет своего слушателя, когда читаю что-нибудь вроде доверительного «Неужто не знаете?». Герберт Смайт из Гарвардского университета в 1920 году посвятил сорок страниц своей «Греческой грамматики» таким вот выражениям. В 1934 году другой ученый, Джон Деннистон, опубликовал книгу «Греческие частицы», отдав этой теме все шестьсот страниц. Смайт пишет, что частицы «зачастую не поддаются переводу отдельными словами, английские эквиваленты бывают слишком эмоциональными и нескладными по сравнению с легким и грациозным греческим оригиналом».
