На следующий день после моего похода на «Бандитов во времени» я сказала своему начальнику Эду Стрингему, что хочу поехать в Грецию. Эд был известен своим эксцентричным расписанием и скрупулезным отношением к делу, а еще он гениально советовал, что бы почитать. Он приходил на работу около полудня, усаживался в потрепанное кресло возле наглухо закрытого окна и сидел там, пыхтя сигаретой и потягивая кофе из ближайшей забегаловки. Иногда к нему заходила его подруга Беата – она была знакома с У. Х. Оденом
[2] (которого звала просто Уистеном) и Бенджамином Бриттеном
[3]. Иногда заглядывал поболтать Аластер Рейд, шотландский поэт и переводчик Борхеса. За чтением Эд обычно засиживался в офисе до часу или двух ночи. Мой младший брат, изучавший музыку, подрабатывал по ночам уборщиком в бизнес-центре и заходил к Эду поболтать о Филипе Глассе
[4] и григорианских хоралах.
Когда Эд Стрингем услышал, что я хочу поехать в Грецию, он пришел в восторг. На стене кабинета висела карта Европы, и Эд показал, где успел побывать за время своего первого путешествия туда. Сконфуженно он рассказал, что поехал в круиз, стремясь получить общее впечатление о регионе, и посетил Афины, Пирей, Крит, Санторини (этот остров называют также Тира), Родос и Стамбул. Впоследствии Эд возвращался в Грецию много раз, исследуя Салоники и монастыри Метеоры на севере; Янину и Игуменицу на западе, по дороге к Корфу, и средний из трех оконечностей полуострова Пелопоннес – Мани, где кровная месть бушевала между кланами на протяжении поколений. Он указал на Афон, полуостров, где живут православные монахи и куда не допускают женщин (и даже кошек). Потом он взял с полки тоненькую книжечку в мягкой обложке, «Современный учебник греческого языка для начинающих» Дж. Принга, наклонился над ней так низко, что его глаза оказались всего в нескольких сантиметрах от страницы, и начал переводить.
– Вы умеете читать по-гречески? – поразилась я. Мне никогда не приходило в голову, что можно освоить язык, в основе которого лежит другой алфавит.
– Конечно, – ответил он, выпрямляясь и усиленно моргая, чтобы расслабить утомленные чтением глаза.
Увидев, как легко Эд разделался с греческим, я вспомнила Хелен Келлер
[5]: греческий язык можно понять! Он может быть вовсе не таким сложным, как в знаменитом высказывании Каски из шекспировского «Юлия Цезаря»: «А что меня касается, то для меня это была греческая грамота»
[6]. Эти буквы поддаются расшифровке, и передо мной было доказательство. Ребенком я обожала читать и писать, подбирать буквы к звукам, составлять слова, расшифровывать надписи на ресторанах и читать этикетки на банках с горошком – подбирать ключик к грамоте. После пресной диеты, состоявшей из произведений английских и американских авторов, которых я изучала в колледже и аспирантуре, я по-прежнему получала наслаждение от фонетического метода обучения чтению и азов синтаксиса. А теперь у меня был шанс и вовсе начать с самого начала, с совершенно нового алфавита. Я была крайне взволнована. Как будто бы я снова оказалась в пятом классе и папа сказал «да»!
Вскоре Эд стал моим наставником во всем, что касалось греческого. Во-первых, рассказал он мне, существуют две главные формы современного греческого языка: демотика (стандартный вариант, на котором говорят сегодня) и кафаревуса (пуристская версия, разработанная греческими интеллектуалами в начале XIX века, чтобы связать живой язык с его славным прошлым). До семидесятых годов кафаревуса являлась официальным языком Греции, ее использовали в правовых документах и СМИ, хотя сами греки редко на ней говорили. Мне предстояло найти себе современный греко-английский словарь и школу, где преподают демотический греческий.
Безусловно, я могла поехать в Грецию и не выучив язык, но постоянно вспоминала, как во время своей первой авантюрной поездки за границу, в Англию, где, по идее, не должно быть никакого языкового барьера, я вдруг почувствовала себя чужой. В Лондоне я не знала, как мне говорить: elevator или lift
[7], apartment или flat
[8]. Я чувствовала себя предательницей, когда выбирала британские слова. А еще никто не отменял произношение: мне было как-то неловко произносить «ш» вместо «ск» в слове sсhedule
[9]. Куда бы я ни пошла, во мне сразу угадывали американку. В Греции я бы чувствовала себя чужой вдвойне. Именно поэтому я записалась в Школу непрерывного обучения при Нью-Йоркском университете. И выбрала курс современного греческого языка, который мне оплатил «Нью-йоркер». (Журнал регулярно оплачивал обучение своих сотрудников, которые посещали курсы, имеющие отношение к работе.)
Первые слова, которые я выучила по-гречески, были ilios («солнце») и eucharisto («спасибо»). Чтобы запомнить иностранные слова, нужно их как-то ассоциировать со своим родным языком; я, например, пришла в абсолютный восторг, когда поняла, что греческое слово ilios в английском известно как Гелиос. То, что в английском обозначает солнечное божество, в греческом называет будничное явление. Такое ощущение, что греческий воспевает повседневность. То же самое и со словом eucharisto, от которого в нашем языке появилось слово «евхаристия» – таинство превращения хлеба и вина в тело и кровь Господа. Это слово (произносится как «эфхаристо») греки употребляют по нескольку раз в час. Английское «благодарю вас» не передает значения взаимного одаривания, которое так заметно в евхаристии: еu, как в имени Евгения («родовитая, знатная») или слове «эвфемизм» («добрая, вежливая речь»), плюс корень charis, от которого в нашем языке произошло понятие «харизма» (в обиходном значении – «обаяние», а в религиозном – «благодать, сошествие Святого Духа»). В греческом же ευχαριστω, похоже, указывает на благодать и благословение во время даже самой незначительной сделки.
