Разнообразные издания Лидделла и Скотта дают несколько определений для γλαυκος. Некоторые из них связаны с качеством, другие – с цветом. В сокращенной версии словаря определения представлены широким спектром от «мерцающего, сверкающего, блестящего» до «бледно-зеленого, голубовато-зеленого, серого». Лексикографы уточняют, что если речь идет о цвете глаз, то слово переводится как «светло-голубой или серый», добавляя, что на латыни glaucus означает «цвет оливы, цвет ивы, цвет виноградной лозы» (возможно, оливково-зеленый – это цвет серебристых листьев, а не закуски, начиненной красным перцем). Однако эпитет, который сопутствует Минерве, то есть римской Афине, звучит как «с сияющими глазами». Словарь Льюиса и Шорта, латинский аналог Лидделла и Скотта, определяет glauсus как «яркий, искрящийся, сверкающий, сероватый». Таким образом, определение «сероокая» при описании Афины уходит корнями в тот период, когда греческий язык прошел через горнило латыни.
Я задала вопрос своей учительнице греческого, Хрисанте, что означает γλαυκος в современном греческом. Она ответила практически не задумываясь: «Бледно-голубой». Если вы будете искать слово «синий» (galazios) в словаре современного греческого языка, то найдете в той же статье и «цвет морской волны», и «лазурный», и «небесно-синий». Словарь Уэбстера дает такое определение лазурному цвету: это синий цвет ясного неба. Небо – первое, что приходит на ум, когда речь заходит о голубом цвете. Греческое слово galaxίas («галактика») означает «Млечный Путь» и отсылает нас к синеватому оттенку молока и к полоске белого в полуночном небе.
Обратившись ко «Второму изданию Уэбстера без сокращений», я обнаружила, что glauco- в сложных словах означает «серебристый, серый» (как листья оливкового дерева?). Например, название глазной болезни глаукомы происходит от греческого слова «светло-серый», «серо-голубой» (как мутный взгляд?). В названии минерала глауконита греческий корень, лежащий в основе, переводится как «голубовато-зеленый» или «серый»; английское слово «сизый» (glaucous) – это «зелено-голубоватый» и «желтовато-зеленый». В онлайн-словаре Уэбстера есть где развернуться. Для цвета, подпадающего под определение «сизый», он предлагает «бледно-желтый», «зеленый» и «светлый голубовато-серый» или «голубовато-белый». Латинское glaucus и греческое glaukos могут быть родственны древнеанглийскому слову, означающему «чистый, ясный». Таким образом, цвет, который ассоциировался с glaukopis, претерпел ряд эволюционных изменений, как меняется и цвет глаз в зависимости от того, во что человек одет или каково его настроение.
Конечно, Гомеру хотелось изобразить глаза Афины прекрасными – поэт не стал бы останавливаться на их описании так подробно, если бы они были похожи на две дырочки, сделанные пальцем в пироге с ежевикой. Глаза богини умные, выразительные. В них читается решимость; порой кажется, что это глаза соучастника, заговорщика. Эмили Уилсон, работая над переводом «Одиссеи», перерыла весь словарь, подыскивая эпитеты для Афины: она награждает ее «сверкающим взглядом», «сияющими глазами», «горящими глазами», «блестящим взглядом», «искрящимся взглядом». Богиня у нее и «совоокая», и «ясноглазая», и «острозоркая». Ее глаза «пылающие», «суровые». В какой-то момент в переводе Уилсон Афина даже подмигивает. Богиня смотрит простым смертным прямо в глаза. Благодаря своему взгляду она становится им равной. Возможно также, что, подобно «розоперстой» Эос и «винноцветному» морю, богиня зовется «сероглазой» не из-за того, как выглядят ее глаза, а из-за эффекта, который они оказывают на того, на кого устремлен взгляд ее – я бы сказала бледно-зеленых, голубовато-зеленых – глаз, полных очарования.
Все эти размышления об оттенках серого, голубого, зеленого, желтого и серебристого, о характерных особенностях (таких же разнообразных, как настроение неба и моря) берут начало в одном-единственном древнем составном прилагательном γλαυκωπις, описывающем богиню, которая печется о нашем благополучии. Все они кажутся мне доказательством жизнеспособности слов, их адаптируемости, силы и стойкости. Хорошие слова никогда не умирают. Они продолжают жить.
Глава 4. Дорогая Деметра
Когда в 1970 году я уезжала из Кливленда в колледж, я была как запечатанная бутылка молока: цельная и непроницаемая для опыта. Когда меня спрашивали, откуда я родом, я говорила: со Среднего Запада. Если расспросы продолжались, я говорила: из штата Огайо. И если интерес по-прежнему не был утолен, я сообщала, что родилась в Кливленде. На Западной стороне. Рядом с зоопарком. С Кливлендом связана одна примечательная история: этот город печально известен тем, что там загорелась река
[71]. Местные диджеи называли его «лучшей локацией в истории нации». Мы же – «недоразумением на озере».
Я ходила в католическую среднюю школу для девочек. К тому времени, как мне исполнилось восемнадцать, я успела побывать не дальше Детройта на западе, Колумбуса на юге и Ниагарского водопада на востоке. Озеро Эри было моей самой северной точкой. Я спала и видела, как буду учиться в школе-интернате в Швейцарии, освою французский, немецкий, итальянский. Колледжи Рэдклифф, Смит и Уэллсли
[72] были из области фантастики. Мой отец мог позволить себе отправить меня разве что в один из государственных университетов штата Огайо. А еще он хотел, чтобы я осталась в Огайо. Я же была полна решимости сбежать оттуда.
Когда я училась в старших классах средней школы, один мой друг, который в тот момент изучал колледжи для поступления, сказал мне: «Тебе следует пойти в Ратгерский университет – он славится своей кафедрой молочного дела». У меня тогда был пунктик насчет коров. Эти неспешные создания с материнскими инстинктами вызывали в моем воображении сцены из пасторальной жизни. Мое нежное к ним чувство распространялось на все аспекты молочной промышленности: амбары, силос, молоко, сыр, картины с изображением коров. В конце концов я даже начала водить молочный фургончик в Кливленде – это была моя лучшая в жизни работа (фасовка моцареллы на сырном заводе в Вермонте была худшей, а редактирование текстов в «Нью-йоркере» – самой продолжительной).
Будучи подростком, я мечтала о том, чтобы завести трех коров и одного бычка на молочной ферме, где много зелени и нетронутая природа, предпочтительно в Вермонте (изначально моя мечта простиралась до Садового штата
[73]).
Ратгерский университет, хотя по его названию и кажется, что он входит в Лигу плюща
[74], является основным государственным университетом Нью-Джерси, и обучение в нем стоило всего на 200 долларов за семестр больше, чем в каком-нибудь государственном университете штата Огайо. Эту сумму я могла скопить сама, подрабатывая после учебы (я приклеивала ценники на одежду в магазине уцененных товаров «У дяди Билла»). И я подала заявление в Дуглас, женский колледж Ратгерского университета.
