Мой отец смягчился, и осенью 1970 года мы отправились на восток по Пенсильванской магистрали. Мы добрались до Норристауна и остановились на ночь в «Короле Пруссии» (меня всегда радовали подобные названия), а утром поехали по магистрали Нью-Джерси в Нью-Брансуик. Доставив меня в студенческое общежитие, отец обнял меня за плечи, быстро клюнул в щеку и сказал: «Не люблю долгих прощаний». Он слегка запрокинул голову, чтобы я не видела его навернувшихся слез. Мне тоже было грустно, но это был поворотный момент: я добилась того, чего хотела, и ни капельки не жалела.
На Джордж-стрит находились «Продуктовый магазин Дейва» – весьма незатейливое название для бакалеи – и какой-то ветхий домишко с растениями пурпурного цвета, росшими на крыльце. Они напоминали сирень, но ведь она цветет только весной. В каком зачарованном, диковинном месте я очутилась! Сиреневый цветок оказался глицинией – она продолжает цвести, если ее обрезать. С тех пор я не раз вдыхала ее аромат на Капри и Корфу, ела
[75] на острове Мартас-Винъярд и даже посадила собственную лозу на Рокавее, где она оплетает мое бунгало.
Но самое интересное в моем побеге из Огайо заключалось в том, что у многих уроженцев Нью-Джерси были друзья, которые отправились в противоположном направлении. «В Огайо полно хороших учебных заведений, – говорили они. – Есть Оберлинский колледж, Хайремский колледж, Западный резервный университет Кейза. Почему ты приехала сюда?»
Во-первых, в Нью-Джерси был океан. А я никогда до этого не видела океан. Я больше ничего не знала об этом штате, я думала, что его столица – Атлантик-Сити
[76]. Мой новый друг, ужаснувшись, что я никогда не была на океане, взял у кого-то машину и отвез меня в Эсбери-парк
[77]. Я помню, в какой трепет меня повергло осознание, что океан где-то на востоке. В Кливленде большая вода всегда была на севере. Изменилось мое мироощущение относительно всего континента!
Моим первым курсом по английскому языку в Дугласе были «Автобиографии», мы начали с поэтических сборников Сильвии Плат
[78]: «Колосс» и «Ариэль». Ее самоубийство меня разозлило. У меня было ощущение, что меня, первокурсницу, знакомят с чем-то безобразным; я узнала, что такое отчаяние. Ее публиковали, она училась в Смит-колледже, вышла замуж за симпатичного британского поэта
[79], у них родились дети – у нее было все. Но она, кажется, так и не сумела оправиться после смерти отца
[80]. Читая ее стихи, я не могла отделаться от мысли, что как будто должна сопереживать ее стремлению к смерти.
Вторая книга, которая оказала на меня большое влияние, называлась «Воспоминания о католическом девичестве» Мэри Маккарти
[81]. Она была не согласна с мнением, что должен существовать какой-нибудь бог, потому что кто-то – или что-то – сотворил Вселенную: разве сложно представить, что все это время Вселенная существовала сама по себе? (Наверняка у этой ереси уже есть название.) Меня ужаснули некоторые вещи, которые писала Мэри Маккарти. Хорошо, она не верила в Бога, но неужели нужно было непременно оскорблять его? Я бы оставила себе пути для отступления. Я поделилась этими мыслями на уроке и, когда профессор сказал, что он сам атеист, была в шоке. Он мне успел понравиться, но я была католичкой – как же мне теперь испытывать симпатию к атеисту?
На обратном пути в общежитие я поймала себя на том, что молюсь. Это моя привычка, способ поговорить с самой собой, не чувствуя себя при этом безумной. «Боже, пожалуйста, не лишай меня веры в тебя». Перед следующим занятием у меня случилось озарение. Разве непогрешимость, согласно которой Папа не может ошибаться в вопросах веры, потому что он непосредственно подчиняется Богу, не столь же абсурдна, как уверенность императора Японии в своем происхождении от солнца? Вся моя система взглядов вдруг рухнула: Отец, Сын и Святой Дух. (Может, именно от этого меня старался оградить отец, не желая отпускать из Огайо?) В любом случае я вдруг обнаружила, что человек может называть себя вслух атеистом, но при этом утверждать, что, говоря словами из Катехизиса, Римско-католическая церковь является единственной настоящей святой католической и апостольской церковью.
Бутылку молока распечатали.
Вскоре я уже записывалась на курсы с такими экзотическими названиями, как астрономия, экзистенциальная философия и мифология. Я бросила астрономию (слишком много математики) и ушла с головой в экзистенциализм, но именно мифология стала для меня откровением. Ее читала профессор Фрома Цейтлин, которая задавала нам выдающиеся произведения: «Орестею», Гомеров «Гимн к Деметре», работы Клода Леви-Стросса, чей антропологический подход к мифу является основой структурализма, Мирчи Элиаде, румынского историка религии, и Карла Юнга, швейцарского психиатра, который разработал теорию архетипов.
Профессор Цейтлин только начинала свою преподавательскую карьеру, но у нее сразу появилась поклонница. Фрома Цейтлин была вдохновенным лектором и читала курс по мифологии так, что искры летели. В 1976 году она переехала в Принстон, где преподавала в течение нескольких десятилетий. Она получила известность благодаря своему подходу к античной литературе, с которым мне посчастливилось познакомиться еще будучи на втором курсе («Вы учились у Фромы Цейтлин?» – с благоговением в голосе спросил меня спустя годы один филолог-классик). Особенно красноречиво она рассказывала нам о Великом круге (круговороте жизни и смене времен года), а также о матери-земле Гее, когда разбирала с нами миф о Деметре и Персефоне и связанные с этим мифом Элевсинские мистерии.
Посвященные в обряд мистерий шли процессией из Афин в Элевсин по священной дороге, вдоль которой располагалось множество гробниц. Никто точно не знает, какими именно были эти мистерии, но они были как-то связаны со смертью. Элевсин был центром поклонения Деметре, богине плодородия. Среди греческих богов она была матушкой-природой. Ее дочь Персефону, которую часто называли Корой (что означает просто «девушка»), похитил Аид и увез в подземный мир. Ее изнасиловали и похитили – и никто ничего не мог с этим поделать. В исполнении профессора Цейтлин это прозвучало как нечто неизбежное: «Девы всегда оказывались достаточно зрелыми для принесения в жертву». Я была девственницей, и, как и многим моим однокурсницам, мне не терпелось расстаться с этим сокровищем, но я никогда не думала об этом в таком ключе.
