Сначала местные жители отнеслись с прохладцей к чете Ли Фермор. Когда те построили небольшую хижину на пляже, ее взорвали. Тогда мэр города обратился к жителям, напомнив, что Патрик Ли Фермор был героем Сопротивления на Крите, руководил похищением генерала Крайпе. А еще мэр прислал в семью писателя свою дочь Элпиду, чтобы она помогала по дому. Джоан умерла в своем доме в Кардамили в 2003 году. Она любила кошек, и в их с Ли Фермором спальне была даже сделана для них отдельная дверца. В тот день, когда Джоан умерла, ее окружали несколько местных кошек. Что касается Ли Фермора, то он почти ослеп с возрастом и был вынужден носить специальную повязку и очки. Однако бокал с вином он всегда видел четко.
Вдоль горизонта тянулся полуостров Мессиния; на его противоположной стороне, обращенной на запад, стоял дом сладкоречивого Нестора. Это старец из «Илиады», мастер западного подхода к делу (по выражению Фицджеральда), он был владыкой Ионического моря. Современная история коснулась мессинского города Пилос, и теперь он знаменит как место решающей битвы в Греческой войне за независимость – Наваринского сражения 1827 года, когда турки и египтяне были разбиты в море войсками союзников: англичан, французов и русских. Из своего дворца, стоящего на мысе, Нестор мог бы видеть сражение с высоты птичьего полета, и, без сомнения, у него было бы мнение на этот счет. Боевые дни старого вояки были позади, он отправился в Трою как советник ахейцев. Каждый раз, когда Гомер дает Нестору слово, действие приостанавливается, ведь старик – настоящий болтун
[114]. В лучшие свои годы он был «мастером колесницы», поэтому именно Нестор проводит гонку на колесницах во время похоронных игр в честь Патрокла и советует сыну крепко держаться на поворотах. Каким-то невероятным образом Нестору удалось привезти свою золотую винную чашу в Трою. Она известна по описанию в «Илиаде», а также в анналах эпиграфики
[115]: на глиняном сосуде, найденном на острове Искья близ Неаполя, есть надпись, сделанная на одном из самых ранних известных науке вариантов греческого алфавита (около 740 года до нашей эры). Этот сосуд идентифицируют как чашу Нестора. Сначала кажется, что желание положить в багаж чашку – причуда старости. Но ведь наливая чай именно в свою кружку, мы чувствуем себя дома. Нестор прихватил с собой в Трою песчаный Пилос.
Нестор – один из тех счастливчиков, чье возвращение домой из Трои не было отмечено никакими происшествиями. Пересказывать несториаду – наводить сон на читателей. Возможно, его роль в «Илиаде» – дать ахейцам ту стабильность, которая позволит осмыслить собственный опыт. Конечно, все ахейцы хотели вернуться домой; любой солдат, ушедший на войну, спит и видит, как возвращается к родным. Нестор – ярчайший пример успешного возвращения. Об этом говорит и его имя: nostos, «возвращение домой», происходит от глагола neomai («возвращаться домой»). В слове «ностальгия» идея возвращения на родину связана с греческим словом «боль»: «тоска по дому». Именно это и движет Одиссеем.
Многоречивый Нестор играет ключевую роль и в «Одиссее». По совету Ментора (то есть Афины) Телемах отправляется на песчаный Пилос, чтобы спросить старого царя, знает ли тот, что случилось с его отцом, Одиссеем. «Пока Нестор говорил, солнце спустилось с неба и мрак окутал землю». Иными словами, все начали зевать. По совету Нестора Телемах едет по суше в Спарту, где встречает Менелая и Елену. Он не задерживается там надолго, говоря царю: «Тоска настигла меня, хочется мне вернуться домой». По возвращении в Пилос он просит своего спутника, сына Нестора Писистрата, подняться скорее на корабль, потому что старый царь будет, конечно же, долго прощаться, предложит ему с собой обед, щедрые подарки – и задержит его отъезд.
К тому моменту я сама начала испытывать ностальгию. Я путешествовала уже три месяца, и меня переполняла красота. Я провела месяц на Родосе, в одном из самых солнечных мест в Средиземноморье, где собирала ароматные апельсины в роще, принадлежащей семье моей учительницы, и еще месяц на Патмосе, где, будучи в Великий четверг в монастыре Святого Иоанна Богослова, наблюдала, как Святой Дух летает в виде дрона над прихожанами во время омовения ног. Я провела три ночи на космополитичном острове Миконос и еще три дня – исследуя соседний Делос, необитаемый остров и музей под открытым небом, посвященный Аполлону. Я переехала с Эгейского моря на Ионическое, чтобы посетить дом писателя, которого, как я вдруг поняла, считала своим литературным отцом.
Ностальгия может означать тоску по какому-то месту, но также это может быть тоска по тому времени, которое мы когда-то провели в этом месте, и, следовательно, по тому, какими мы были в прошлом. Я пыталась примирить себя нынешнюю, сидящую на балконе и наслаждающуюся видом, с той собой, которая была раньше, когда я прыгала с парома на паром, пытаясь измерить глубину винноцветного моря и освоить язык, с которым было бы сложно справиться и более выдающемуся лингвисту, чем я. Несмотря на все усилия, которые я уже приложила, мне пришлось признать: мой греческий достиг пика еще во время моей второй поездки в Грецию в 1985 году. Тогда, находясь на острове Кефалония в Ионическом море, я пошла в магазин. После примерки раздельного купальника я вдруг сказала девушке-консультанту: «Είμαι παχια» («Я толстая»), правильно добавив окончание женского рода к сложному прилагательному. Продавщица только вздохнула: «οοοχι!» («Не-е-ет!») – и оформила покупку. Конечно же, дело не обошлось без солнечных ожогов на моем девственном животе.
Я уже неплохо продвинулась в греческом, но все равно не сказала бы, что говорила на современном греческом и уж тем более что могла назвать себя знатоком Античности. Я была гораздо сильнее влюблена в язык, чем он в меня. Мой разум был как заросшее илом русло реки: у него были свои археологические пласты, в которых вдруг случалось отыскать что-то интересное. Я так и не освоила язык – ни древний, ни современный. Я, скорее, получила некоторое представление, уловила его настроение, научилась видеть какие-то паттерны, познакомилась с алфавитом, который использовал свои двадцать четыре буквы так, чтобы можно было записать все то, что хочется сказать.
Одно я знала точно: это будет моя последняя поездка в Грецию – и самая длинная на сегодняшний день. Однажды у меня появилось желание провести здесь целый год, от солнцестояния до солнцестояния, от равноденствия до равноденствия. Теперь же я задавалась вопросом: а не было бы это похоже на изгнание? Было кое-что, что роднило меня с Патриком Ли Фермором: у меня была своя история, связанная с Грецией, воспоминания о моих юношеских путешествиях, и я могла составить собственный каталог в стиле мастера, перебрав эти воспоминания. Вот я смотрю, как в Вербное воскресенье по улицам Корфу несут мумифицированное тело святого Спиридона, мягко раскачивающееся в стеклянном гробу («Нет ничего живописнее, чем Корфу на Пасху», – писала мне как-то Дороти Грегори); вот свернула не туда на Наксосе (была там с Полой) и случайно совершила поездку по горнодобывающему региону (кто ж знал?). Помню, как меня поразила система античных внутренних лифтов для вывоза минералов из узкого ущелья на белый галечный пляж Лионас с его кристально чистой водой, куда приходят местные, чтобы помахать кораблям в знак приветствия. Вот я просыпаюсь в номере отеля в горах Кипра под разговоры греков, щебечущих, как птички, в kafeneion через улицу. Вот в поисках идеальной таверны мчусь (только ветер свистит в ушах) на машине по Антипаросу, сидя на пассажирском сиденье рядом с Синтией, такой же любительницей Греции, как я. Вот, застряв в пробке в Афинах, хохочу, слушая объяснения Андреаса-Турка, почему он не любит «Старбакс» («У них нет “Нескафе”»). Было еще множество мест, куда я хотела съездить: Сифнос, Китира, Порос, Фолегандрос, Нисирос, Спецес, Гидра; и еще я собиралась продолжать совершенствовать свой греческий. Но вдруг поняла, что, говоря словами Телемаха, «тоска настигла меня, хочется мне вернуться домой».
