Оказавшись на перроне, я показал свой билет коренастому полицейскому, важно прогуливающемуся вдоль путей, и, руководствуясь его указаниями, без приключений добрался до поезда, узрев который, надолго застыл в неподдельном восхищении. Таких я еще не встречал! Серебристо-серый, с округлыми очертаниями, он был похож на лежащую на земле ракету и, казалось, летел вперед, даже оставаясь на месте.
— Придумают же, — покачал я головой, забираясь в вагон и отыскивая свое место. Забросив сумку на полку, я уселся в кресло и приготовился любоваться загородными видами.
Поезд двинулся, неслышно набирая скорость, и скоро за окном вместо ожидаемых рисовых полей и крестьянских хижин я увидел сплошную белесо-зеленую полосу, в Которую слились проносящиеся мимо строения и насаждения. Разглядывать цветение сакуры в таких условиях было немыслимо; утешившись тем, что сакура никуда от меня не денется, я отвернулся от окна и принялся с любопытством таращиться на окружающих. Удивляло обилие рыжих крашенных голов. То, что японцы по каким-то одним им ведомым причинам недолюбливают данный им от природы черный цвет волос, сразу бросалось в глаза. Рыжий цвет уверенно доминировал, причем оттенки встречались самые поразительные, от медно-красного до ярко-оранжевого. Ну а желтолицый кучерявый блондин, читающий газету в соседнем ряду, вообще заставил меня открыть от изумления рот. Окрашенная в арийский цвет челка, свисающая на азиатские раскосые глаза, смотрелась, мягко говоря, необычно. «Прямо не Япония, а Ирландия или Германия какая-то получается», — усмехнулся я. Так я и озирался по сторонам, пока маленький подданный микадо
[5] лет пяти от роду, сидевший напротив, не показал мне украдкой средний палец правой руки. Его мать, симпатичная женщина лет тридцати пяти, улыбнулась мне и извиняющей улыбкой принялась ласково выговаривать что-то своему чаду. Одно из двух, рассудил я. Либо здесь не принято пялиться на окружающих, либо тлетворное влияние Запада уже проникло на Дальний Восток, поразив подрастающее поколение и научив его всяким неприличным штукам, которые так весело можно демонстрировать взрослым дядям.
Пожилой японец, видевший эту сцену, обнажил в улыбке лошадиные зубы и принялся что-то говорить мне по-английски, самоуверенно считая, что я его понимаю. Я кивнул было пару раз для приличия, но он не унимался. Приняв, видимо, мои кивки за одобрение своих слов, он воодушевился и, громко смеясь, опять что-то залопотал.
— Донт спик инглиш. Викаримасен, — уточнил я по-японски, удивляясь собственной невезучести: в самолете Стриж доставал, теперь вот этот на мою голову выискался. Но намотать ему на голову плед, как Стрижу, к сожалению, не было возможности.
Брови японца, искренне уже считавшего, что мы нашли с ним общий язык, взметнулись вверх. Но уже через секунду его лицо приняло прежнее выражение, он вежливо пошипел и перешел на немецкий. Полиглот, мать твою, с глухим раздражением подумай я, ощущая себя совершенным неучем на фоне попутчика.
— Я русский, — не выдержав наконец, ответил я ему, как будто это все объясняло, — В иностранных языках ни бум-бум, — с приятной улыбкой продолжил я. — Точнее, владею, но со словарем, понял? — зачем-то добавил я, сам удивляясь нелепости этого словосочетания, почерпнутого мною из бесчисленных анкет, заполненных когда-то. — Со словарем я виртуоз, не сомневайся. Но сейчас словарь дома забыл, так что лучше отстань от меня, не доводи до греха, ладно, старче? Понимаешь меня?
Он притворился, что понимает, и ненадолго оставил меня в покое. Но через пару минут он осторожно дотронулся до моего плеча, чтобы привлечь внимание, и принялся угощать меня сушеными бананами, наивно считая, что у меня на Родине такого лакомства нет. Остаток пути я проделал, мученически улыбаясь, пережевывая липнущую к зубам сладкую массу и матеря в душе дружбу народов. Даже прибытие поезда в Киото не избавило меня от опеки старика. Он не поленился, продолжая свой монолог, проводить меня до стоянки такси, договорился с водителем и еще долго объяснял мне что-то, хрипя и приседая в самых патетических местах произносимой речи. Лишь когда мне удалось наконец захлопнуть за собой дверь, и машина сорвалась с места, я вздохнул с облегчением.
В отеле я мило пообщался с портье, на пальцах объяснив ему, что мне требуется, получил ключ от номера и поднялся на свой этаж. Номер мне понравился. Светлый и просторный, обставленный вполне европейской мебелью, он соответствовал моим представлениям о комфортном отдыхе. Первым делом я залез под горячий душ, и долго плескался там, приводя себя в порядок и чувствуя, как постепенно испаряется усталость после долгой дороги. Вволю нафыркавшись под душем, я пристроился на подоконнике с сигаретой и чашкой чая. Многим могу пожертвовать в этой жизни, но отказаться от крепкого чая и сигарет не в состоянии. Итак, я сидел, прихлебывая обжигающий, крепкий, горьковатый чай, пускал в потолок сизый дым и наблюдал, как ночь стремительно поглощает город за окном, сгущая сумерки и зажигая на небе некрупные яркие звезды, а на земле — ни в чем не уступающие им огни рекламы. Знакомство с Киото я благоразумно решил отложить на завтра. Сказывалась разница в часовых поясах, заставляющая слипаться мои веки, которые стали тяжелыми, как свинец.
Допив чай, я удобно расположился на кровати, закинув руки за голову и перекатывая во рту последнюю на сегодняшний день сигарету. Сладковатый запах вирджинского табака плыл в кондиционированном воздухе, быстро тая где-то под потолком. Прикрыв глаза, я ощутил, как истома постепенно овладевает моим утомленным телом. Незнакомые звуки вечернего города, доносившиеся с улицы, становились все тише, глуше…
В общем, я почти уснул, когда к звукам вечернего Киото добавились новые, явно не уличного происхождения. В мою дверь кто-то скребся. Или ковырялся в замке. «Странно, — подумал я, приподнимаясь на локте и вслушиваясь, — кто бы это мог быть? Гостиничные проститутки предварительно позвонили бы в номер, чтобы договориться с потенциальным клиентом и убедиться, что у него есть соответствующее настроение. Воры? Рановато для них; к тому же они слишком осторожны, чтобы сразу, без разведки, вломиться в чужой номер. Кто же тогда? Забавно». — решил я, скатываясь с кровати на пол. Здесь весьма своеобразные понятия о том, как надо ходить в гости. А может, это просто кто-нибудь из постояльцев перебрал лишнего в баре и перепутал номера? В таком случае, он поковыряется и уйдет приставать к портье с вопросом: зачем это вдруг в его номере сменили замок? Впрочем, пьяный не мог издавать таких звуков. Он бы сопел, возился, бормотал сквозь зубы проклятия… Здесь же слышались лишь осторожные, еле различимые шорохи, пощелкивание металла о металл. «Чем, черт возьми, можно ковыряться в электронном замке». — подумал я вдруг, если он открывается пластиковой карточкой с кодом? Так и не отыскав ответа на этот вопрос, я решил, что тут дело нечисто.
В любом случае, к встрече незваных гостей следовало подготовиться. Я скомкал покрывало и сбил подушки набок, так, чтобы в лунном свете, льющемся в окно, создавалось впечатление спящего на кровати человека, ничего не подозревающего и пребывающего в полной власти ночных посетителей. Затем я отступил на шаг, полюбовался творением своих рук и, удовлетворенный, полез прятаться под кровать. Обнаружив здесь, к своему великому неудовольствию, пыль, я едва не чихнул и от души помянул добрым словом нерадивую горничную. Впрочем, через мгновение мне стало не до нее.
