Еще они этим занимаются, конечно, ради денег.
— Если вы захватите даже крошечную часть глобального мясного рынка, в перспективе это принесет много денег, — сказала я.
— Но мы захватим весь рынок, — ответил он моментально.
Деньги на самом деле последнее, что беспокоит Брюса. Я поняла это через полтора часа распивания дорогого кофе, когда спросила, почему он вообще стал веганом. Это случилось в 1987 году, объяснил он, когда он был студентом, работал волонтером в бесплатной столовой и организовывал голодовки в помощь Oxfam International
[69] (а не напивался и ел кебабы, в отличие от большинства моих однокурсников). Затем он прочитал «Диету для маленькой планеты» Франсес Мур Лаппе
[70] — революционную книгу 1971 года, которая утверждает, что мировой голод вызван неэффективностью мясного производства.
— Я подумал; твою мать! Я же практически посвятил свою жизнь борьбе с бедностью во всем мире, а сам ем мясо, молочные продукты и яйца — ем то, что тратит намного больше калорий, чем то, что я мог бы есть. Они не особо полезны и ведут к глобальному голоду.
— Значит, вы стали веганом из-за прав человека?
— Сперва я стал веганом поэтому. Потом я шесть лет проработал в ночлежке для бездомных в центре Вашингтона и прочитал «Христианство и права животных» Эндрю Линзи
[71]. Он англиканский священник. — Брюс снова пронзил меня решительным взглядом голубых глаз. — Все это основано на моей вере. Все это и есть моя вера. Важность освещения проблем неимущих — это мое откровение из главы 25 Евангелия от Матфея: для спасения нужно связать свою жизнь с бедными и пытаться облегчить их страдания. А довод Линзи состоит в том, что происходящее с животными на промышленных фермах — это насмешка над Богом. Бог создал животных, чтобы они дышали свежим воздухом, плодились и славили Бога, а на фермах им отказывают во всем, для чего они должны существовать и что должны делать по задумке Бога, и причиняют боль из-за такого пустяка, как вкусовые предпочтения. Нам говорят, что земля дана нам взаймы — мы плюем на это; что наши тела даны нам взаймы — мы умираем от болезней, вызванных перееданием. С точки зрения веры это неправильно во всех возможных смыслах.
Когда Брюс наконец замолкает, чтобы перевести дух, у него на лице появляется безмятежная и уверенная улыбка. Две темы, о которых он помалкивал во время нашей беседы, — вера и веганство — это его внутренний двигатель и центр его вселенной. Получив возможность свободно поговорить о них, он сменяет режим и внезапно становится проповедником с миссией — религиозной миссией, миссией по защите прав животных и человека, миссией по спасению планеты, словно он какой-то христианско-веганский супергерой.
— Для вас это призвание? — спросила наконец я.
— Определенно, — отвечает он решительно, — это религиозное призвание.
И есть что-то такое в его беспардонной горячности, его искреннем и яром убеждении, из-за чего я чувствую себя очень циничной, маленькой, хищной и очень английской.
Мне интересно, достаточно ли чистое мясо веганское, чтобы его есть и оставаться веганом.
— Вы же его пробовали, — сказала я. — Вы все еще считаете себя веганом?
— Да. Я думаю, тот факт, что человек трижды отклонился от веганской диеты и поел мяса, еще не значит, что он не веган. Но я не думаю, что можно ежедневно есть чистое мясо и оставаться веганом, потому что чистое мясо — это все равно мясо, а веган не ест животных продуктов, так что, как только чистое мясо станет общедоступно, я перестану быть веганом, потому что перейду на чистое мясо.
— И как оно вам, после 30 лет без мяса? Странно, наверное.
— Я уже попробовал курицу и утку. Первым делом я подумал: твою мать, а ведь вкусно.
«Правда?» — подумала я. Судя по всему, что я слышала от знакомых веганов и вегетарианцев, если несколько десятков лет не ешь плоть и внезапно снова ее пробуешь, нечаянно или нет, то вкус и текстура кажутся отвратительными, а потом начинаются ужасные проблемы с пищеварением.
— Так вам понравилось? — уточнила я.
— О да! У меня же нет претензий ко вкусу, запаху или текстуре мяса, только к внешним издержкам производства. Но да, мне очень понравилось.
Так в этом, наверное, и дело. Если нас всех убивает наш аппетит к мясу, значит, решать надо проблему с желанием, а не со способами изготовления мяса?
— Разве чистое мясо не будет поддерживать любовь к мясу у людей, которые однажды могли бы перейти на растительную диету, если только придумать, как убедить их другими аргументами? — спросила я.
У Брюса, как всегда, уже были ответы.
— Три момента, — деловито говорит он. — Первый: это «если» — самое большое в мире. Мы уже пробовали, и ничего не вышло.
— Но разве сейчас веганов не больше, чем когда-либо за всю историю?
— Когда я впервые начал профессионально выступать за веганство в 1996 году, я думал, мы на грани глобального веганства. Стояла такая шумиха. С нами была Алисия Сильверстоун, с нами был Алек Болдуин, с нами была Памела Андерсон — настоящие звезды в 1996 году. И за все время с тех пор цифры особо не изменились.
Не это я читала о росте веганства в Великобритании, где количество веганов, по идее, выросло в четыре раза между 2014 и 2019 годами. Но мировую статистику найти невозможно, а его владение фактами и данными по теме явно обходит мое.
Его уже было не остановить.
— Второй — просто колоссальный вопрос: «Ну и что?» Какая разница? Если можно производить мясо из растений и напрямую из клеток, то как можно возражать против пропаганды любви к мясу?
— Не появится ли какой-нибудь черный рынок настоящего мяса из животных?
— Он займет крошечную долю от того, что есть сейчас, и у животных будет такая жизнь, какую не жалко прожить. Если 100% животных, выращиваемых на убой, станут хорошо жить до смерти — а ровно так в этом сценарии и произойдет, — то их число будет меньше одного процента от количества скота, находящегося сейчас на бойнях, и обращаться со всеми ними станут хорошо.
Не успеваю я спросить, откуда он это может знать, как он уже переходит к следующему пункту, самому важному и похожему на настоящую причину всех его трудов.
— И наконец третий — это наверняка пройдет. Мир, в котором растительное и чистое мясо займет 98–99% рынка, — это мир, где подавляющее большинство не участвует в эксплуатации животных на ежедневной основе. Важная причина, почему права животных не приживаются, в том, что тогда 98–99% людей участвовали бы в уголовно наказуемой жестокости каждый божий день… — с каждым словом он тычет в стол указательным пальцем, — …если бы у этих животных была правовая защита. А если люди не участвуют в жестокости на ежедневной основе, то путь к миру, где с животными хорошо обращаются, а их права и интересы находятся под защитой, чертовски прост.
