— Меня волновала техника безопасности, так что я попросил шефа готовить в соусе с чесноком и медом, они известны своими антибактериальными свойствами. Соус удался, — вспоминает Орон. — Мы смогли вырастить где-то пять грамм и распределить на шесть человек. Вот уж точно nouvelle cuisine
[101].
Но с полимерной матрицей, где выращивали лягушачью ткань, возникла проблема.
— По задумке, полимеры должны распадаться в условиях выращивания клеток млекопитающих и теплокровных, при 37°C. Клетки лягушки росли в комнатной температуре, так что полимеры не распались до конца. На вкус они как сукно, сильно чувствовалась текстура ткани, а клетки лягушки, хоть и мышечные, но мы же их не разминали, они были больше похожи… — он ищет подходящее слово, — …на желе.
— Звучит совершенно отвратительно.
— Именно! — восклицает он радостно. — Трое это проглотили, трое просто не смогли. А нам это было только на руку, ведь то, что они выплюнули, мы использовали в выставке-продолжении под названием «Останки бестелесного блюда» («The Remains of Disembodied Cuisine»).
Все это так лукаво, так нарочито игриво — и одновременно, в каком-то смысле, это упущенная возможность: критическое высказывание Орона представлено в виде заумного курьеза для крошечной аудитории любителей искусства и интеллектуалов, а не в виде катализатора совершенно необходимых дебатов широкой общественности о будущем еды. Первый в мире съеденный кусочек чистого мяса произвели, чтобы подчеркнуть, насколько проблематична эта потенциальная технология, и мир получил продукт — но не посыл.
— Мы ожидали широкого интереса, но освещали наш проект совсем мало, — признает он. — Главным образом потому, что мир был занят совершенно другим, а именно — второй иракской войной в Персидском заливе.
Орон и Ионат перешли к другим проектам, вроде маленького пиджака из живой мышиной ткани (который куратору в Музее современного искусства в Нью-Йорке пришлось «убить», выключив инкубатор, потому что пиджак рос слишком быстро)
[102]. Казалось, они не особенно фокусировались на мясе, но из их диеты оно бесследно пропало: Орон говорит, что после той инсталляции перестал есть все теплокровное. Затем в 2011 году ему скинули ссылку на сюжет о голландском ученом, заявившем, что он станет первым, кто вырастит и съест мясо in vitro, — и планирует сделать из этого шоу в прямом эфире. «Это было поразительно. Но это было уже слишком».
Тем голландским ученым был, конечно же, Марк Пост. Орон нашел его и договорился о его участии в другом произведении — «ArtMeatFlesh 1» («ИскусствоМясоПлоть 1», 2012): кулинарном шоу в Роттердаме перед публикой с судьями и дебатами о мясе при участии ученых, художников и философов. Еду не выращивали в лаборатории, но каждое блюдо содержало что-нибудь отвратительное и провоцирующее на размышления о будущем питания — будь то мучные черви или эмбриональная бычья сыворотка. «Настоящий мультимедийный опыт, и всем очень понравилось: мы смогли обсудить очень серьезные темы, — говорит Орон. — Марк подыгрывал, за что я его очень уважаю. И он любит готовить. Он был в поварском колпаке».
В сети можно найти клипы с «ArtMeatFlesh 1». На видео Марк, уважаемый ученый и «отец» чистого мяса, сидит в поварском колпаке, смеется, шутит и подает отвратительные блюда. Хотя во многом это полная противоположность нешуточной презентации бургера в 2013 году. Если смотреть оба мероприятия одно за другим, очевидно, что Марк после участия в произведении Орона позаимствовал пару идей о том, как увлечь публику и устроить шоу. Во всем этом чувствуется явная ирония: работа Орона задумывалась только как перформанс, а теперь у нас есть целая индустрия, основанная на перформансе, от бургера Марка до наггетса JUST.
— Вы первый, кто вырастил мясо в лаборатории и съел, но никто об этом не знает. Как вы к этому относитесь? — спрашиваю я.
Впервые за час разговора Орон делает паузу.
— У меня есть эго. В какой-то мере меня это беспокоит, — наконец говорит он. — Меня поразило, насколько у нас долбанутые медиа: после бургера Марка ко мне за комментарием обратились только два СМИ во всем сраном мире. Одно — журнал Time, а второе — передача на провинциальном радио ABC. Я провел довольно много времени с репортером Time, рассказал всю историю, а осталось от этого всего одно крошечное предложение. Она прислала мне по электронной почте извинения и сказала: «К сожалению, редактор счел, что ваш сюжет не дополняет статью так, как мы хотим». А хотели они хороший новостной сюжет. — На миг в его голосе слышится горечь, но потом он мягко добавляет: — Марк — занятный персонаж, несколько раз он действительно отдавал нам должное, упоминал нас, хоть и походя.
Но спасительный бургер в чашке Петри намного привлекательнее, чем nouvelle cuisine из тошнотворного лягушачьего мяса, потому о нем и рассказывают.
— У вашего «ArtMeatFlesh 1» и презентации Марка много общего. Может, его бургер не привлек бы столько внимания, если бы не подавался в формате перформанса?
— В этом есть своя сила. Это прекрасный пример того, как наука следует за искусством.
— Но как вы относитесь к тому, что вы — нечаянный прародитель новой индустрии, которая вас явно беспокоит?
— Это не то, что мы задумывали, но довольно важная часть нашего творчества — критика психопатологии контроля: люди пытаются управлять системами, тысячелетиями существовавшими без нашего вмешательства, — отвечает он. — С самого начала работы мы задались целью — не пытаться ее контролировать. Стоит произведению стать всеобщим достоянием, как оно порождает собственные истории, свой нарратив. — Он улыбается. — Мне интересно, к чему все это придет.
***
Кампаний против чистого мяса не существует. Найденные мной отдельные критические голоса начисто заглушаются хором одобрительных речей из индустрии чистого мяса. Но, несмотря на идею неумолимой неизбежности, продвигаемую стартапами и Good Food Institute, никто не представляет, куда же нас приведет чистое мясо.
Брюс, Джош и Майк абсолютно уверены, что потребители его просто примут, что их не будет волновать лабораторное происхождение и они предпочтут его мясу, выросшему в телах животных, но вообще-то «фактор отвращения» — серьезная проблема для индустрии. Брюса совершенно не смущает, что люди воротят нос от этой идеи. «Меня не волнует, когда опросы показывают, будто какая-то часть населения готова одобрить мясо из пробирки не больше, чем их предки одобряли детей из пробирки, — написал он в LA Times в 2018 году
[103]. — Всегда будут луддиты, порицающие новые технологии и противостоящие им. Этого следует ожидать. Но все остальные будут с чистой совестью наслаждаться чистым мясом».
