Суть мысли Анны в том, что люди эволюционировали — как физически, так и социально — настолько, что нынешний способ деторождения не работает. «Ходит много разговоров о том, что правительству и работодателям нужно брать в расчет беременность и деторождение, но это попросту невозможно, ведь самые важные годы для профессионального роста, когда женщина строит свою карьеру, — как раз те, когда медики говорят, что ей стоит заводить детей. Беременность и рождение ребенка просто не могут не повлиять на карьеру». Она как будто предполагает, что весь рабочий мир и карьерные траектории зафиксированы и неизменны, так что решение не в том, чтобы изменить рабочее место или средства производства, а в том, чтобы изменить средства воспроизводства. Это мрачный взгляд на то, что необходимо сделать для истинного равноправия полов.
Мы сидим в безупречно чистом и аккуратном модернистском кампусе университета в Норвегии — одной из самых прогрессивных стран в мире, знаменитой своими щедрыми декретными отпусками и возможностями ухода за детьми. Для матерей это одно из лучших мест в мире.
— Если повсюду заводить детей станет так же просто, как в Норвегии, разве не исчезнут многие неравенства, с которыми сегодня вынуждены мириться женщины?
— Возможно, но тогда упадет рождаемость, — просто говорит она. — В Норвегии же так и случилось.
И она права: несколько месяцев назад премьер-министр Норвегии Эрна Сульберг публично обратилась к гражданам с просьбой рожать больше детей, опасаясь, что при текущем уровне рождаемости государство всеобщего благосостояния рухнет из-за низкой поддержки со стороны молодых налогоплательщиков. «Норвегии нужно больше детей, — сказала Сульберг. — Не думаю, что мне надо кого-то учить, как их делать».
— Общества с очень щедрыми пособиями, как правило, богаты, — продолжает Анна. — Это значит, что у женщин больше возможностей в образовании. В Норвегии все поступают в университет и почти все доучиваются до магистратуры. — Она шутливо закатывает глаза. — Отчего у людей возникает мысль: «У меня есть образование, я могу оглядеться вокруг, я могу прислушаться к себе, выбрать карьеру». Рождение детей становится лишь одной из миллиона возможностей. Время, когда рождение ребенка превращается в жизненно важную цель, приходит — если вообще приходит, — только когда достигнуты остальные цели. Без эктогенеза у общества появляется огромная потребность делать акцент на материнской роли женщин.
Анна «не очень удивилась», когда впервые увидела фото ягнят в биомешках.
— Я бы сказала, эти люди ловко распорядились этими фотографиями и окружающими их новостями в своем… — она аккуратно подбирает слово, — …маркетинге. И, конечно, нежелание говорить об эктогенезе — часть этого пиар-подхода. Ученые всегда готовы сказать: «Нам не интересен эктогенез, и в мыслях не было; мы только хотим лучше понять созревание и спасать недоношенных младенцев». Это, по-моему, один из главных моментов, который действительно меня беспокоит в скрытном движении к эктогенезу под видом средства спасения младенцев, — мне кажется, это вовсе не благотворно скажется на женщинах.
Вместо того чтобы вливать ресурсы в спасение недоношенных младенцев, Анна предлагает с самого начала выращивать их в искусственной матке.
— Если мы найдем полную альтернативу беременности, то в конечном итоге это, скорее всего, будет лучше для всех. Ведь для плода извлечение из утробы — это травма, даже если потом он отправится в биомешок и сможет выжить.
— С этической точки зрения полный эктогенез действительно предпочтительней биомешка?
— Да.
Анне явно нравится ворошить осиные гнезда холодной жесткой логикой. Она попала в заголовки СМИ в 2013-м, написав статью
[140] о том, что требовать сострадания от здравоохранения необязательно и что сострадательные врачи и медсестры могут быть «опасными», потому что склонны к быстрому выгоранию. Но самыми противоречивыми остаются ее работы об эктогенезе. Она говорит, ее родители считают их «ужасными». И не они одни.
— Мне часто пишут с угрозами.
— Кто пишет?
— Самые разные люди. Мужчины, женщины, феминистки, активисты за права мужчин. Консерваторы и католики, естественно, тоже меня ненавидят.
Она рассказывает о саркастическом электронном послании с ватиканского почтового адреса; автор жаловался, что испражнение для него — постыдный и мучительный процесс, и требовал, чтобы изобрели что-нибудь для пищеварения вне тела и ему не приходилось претерпевать унижения и страдания. (Анна ответила, что всячески сочувствует, но сама не инженер и не может предложить прикладных решений.)
Как и Орон Кэттс, Анна поднимает трудные вопросы с помощью крамольных и возмутительных идей. И у нее получается: она действительно заставила меня задуматься, насколько у нас извращенные представления о «нормальном» деторождении, беременности и материнстве.
Если бы идеальный эктогенез Анны существовал, женщины бы выстроились за ним в длинную очередь. Женщины с эпилепсией или биполярным расстройством, те, для кого забеременеть значит рискнуть жизнью — из-за отказа от препаратов, способных навредить плоду. Женщины с онкологическими заболеваниями, которым приходится выбирать между тем, чтобы спасти жизнь ребенка, продолжив беременность, или тем, чтобы спасти собственную жизнь, начиная лечение, — их жизнь преобразил бы даже частичный эктогенез. Токофобы, пережившие сексуальное насилие и оставшиеся после него с патологическим страхом перед беременностью и деторождением, — женщины, которые отчаянно хотят завести детей, но даже мысль о беременности для них невыносима.
Затем — женщины без маток. Одна из 4500 женщин рождается с синдромом Рокитанского — Кюстнера — Майера — Хаузера (МРКХ), то есть у них не развивается матка. У других ее вырезают по медицинским причинам: у переживших рак матки или шейки, у женщин с болезненным и изнурительным эндометриозом (актриса Лина Данэм писала, что по этой причине прошла через гистерэктомию в 31 год). Сейчас эти женщины считаются возможными кандидатками на трансплантацию матки. С 2001 года процедуру прошло около сорока человек, в результате чего родилось около дюжины младенцев
[141]. Но для этого требуются иммунодепрессанты и полостная операция на двух здоровых людях, если донор жив (а почти всегда так и было). Матка — не жизненно важный орган; другие операции по пересадке спасают жизни, но не эта. Если бы трансплантация была доступнее, очередь на операции была бы еще длиннее, чем сейчас. Искусственные матки обходят эти этические дилеммы.
Также эктогенез помог бы женщинам в обстоятельствах, которые вызывают меньше общественного сочувствия: нынешние клиентки социального суррогатного материнства у Саакяна и пожилые женщины, чьи тела не выдержат беременности, тогда как их сверстники-мужчины заводят детей без проблем. Можно оплодотворить яйцеклетку в молодости и вырастить в мешке на пенсии.
