Рассказ Майи о том визите в Швейцарию отличается от версии Филипа. Дело не в том, что она осознала, будто ее РС протекает медленнее, чем она думала; скорее она не смогла дойти до конца. Она прибыла в Цюрих самостоятельно, врачи из клиники эвтаназии Life Circle («Круг жизни») провели осмотр, на несколько дней разместив ее на попечении сиделки. Она смотрела местные достопримечательности, посетила монастырь. И тут пришло чувство вины.
— По-моему, все дело в стыде, в том, что моя культура считает самоубийство чем-то постыдным. В Америке очень распространен РС, и в нашем обществе существует негласный договор, что, если у тебя прогрессирующий РС — просто учись с ним жить и сохраняй боевой настрой. Это недостойное поведение, если не можешь дотянуть до конца — значит, ты не так смел, не так отважен.
А потом она задумалась о своем отце.
— Была еще одна мысль: нельзя, чтобы папа потерял еще одну дочь, это недопустимо. Дети не умирают раньше родителей.
Как с собой ни покончишь, это в любом случае не одиночный, не индивидуальный поступок. Всегда вовлечены другие: те, кто помогает, кто оказался рядом, те, кто тебя обнаружил, те, кого любишь и оставляешь позади.
— Ваш папа знал, что вы ездили в Швейцарию?
— Нет. Узнал от одного из своих друзей-сплетников. Очень разозлился. Считал, будто его предали. А я думала: «О боже, папа на меня сердится, у меня неприятности». Я мигом села на самолет и вернулась к другу, который за мной присматривает. Мы договорились, что потянем еще немного и сделаем все правильно, сообщим семье, как они того заслуживают, а потом, будем надеяться, меня кто-нибудь сопроводит обратно, когда я буду готова. Но ирония в том, что возвращение ничего не решило. Они не хотят с этим мириться. Не хотят ничего об этом слышать. Не хотят сажать меня на самолет. Уж точно не хотят со мной лететь. Трагедия моей истории в том, что после возвращения ради того, чтобы «все сделать правильно», их реакция осталась той же.
В Швейцарии Майя и познакомилась с Филипом. «Он мой личный герой», — восторгается она. До этого они уже переписывались, а когда она узнала, что они одновременно будут в стране, спросила, не хочет ли он встретиться. «Я ездила со своей сиделкой в Гриндельвальд и познакомилась с Филипом, Фионой и их собачкой Хенни. Было чудесно. Мы ели пиццу, о многом говорили. Потом он показал на айфоне снимки этого устройства и сказал: “Вот над чем я работаю”».
Филип никогда не теряется. Так и представляю его за столом с женой, песиком, новой подругой-инвалидом и ее сиделкой, с кусочком пиццы в одной руке и айфоном в другой, как он выдает концепт-изображения «Сарко» и байки про «Зеленый сойлент». Майя осталась под впечатлением: «Я подумала: “Вау, просто великолепно”». Но было сомнительно, что устройство будет готово в скором времени, так что она вернулась в США и больше об этом не вспоминала.
Они оставались на связи.
— Я сказала: «Филип, если я, американка, лишенная права на смерть, могу хоть чем-нибудь помочь, то разреши мне рассказывать о твоем деле». — Так и вышло. — В конце концов он сказал: «Не хочешь опробовать “Сарко”?» А я сказала: «Ну, я буду иметь это в виду и скажу СМИ, что очень заинтересована из-за того, как меня обходят законы».
Теперь Майя аккуратно подбирает слова, потому что, хотя явно заинтересована в «Сарко», планов умирать в нем у нее нет.
— У меня сильно ухудшилась дыхательная функция, и еще есть небольшая… как это называется, когда боишься маленьких пространств?
— Клаустрофобия.
— Да, легкая клаустрофобия. По-моему, «Сарко» — это прекрасно. Красивый. Элегантный. Символизирует что-то чудесное для нашего мира. Но для меня, с моими конкретными страхами и болезнью, — не уверена, что это подойдет. Хотя я все еще к нему неравнодушна и думаю, что это наше будущее.
Но потом, я даже не успеваю спросить, как Майя сама приводит целую кучу причин волноваться из-за «Сарко».
— Когда читаешь в Newsweek, что это «тесла» среди машин смерти, нужно быть осторожнее, чтобы не увлечься элегантностью и шиком, забыв, что речь о жизни и смерти и что с этим процессом нужно быть очень рациональным.
«Сарко» представляет смерть гламурной, эйфорической и потому привлекательной, но самоубийство и так вещь заразная, особенно среди молодежи, особенно при международном интересе СМИ. В месяц после смерти Мэрилин Монро число самоубийств в США повысилось на 12%
[185], а смерть Робина Уильямса связывают с десятипроцентным скачком самоубийств в течение пяти месяцев
[186]. Суицид привлекателен и без новых машин.
— Еще меня немного беспокоит, что при ошибках в печати машина может дать сбой, — продолжает Майя. — Никогда не знаешь, где возникнет аномалия.
Об этом я не подумала, хотя в Венеции Алекс с готовностью признавал, что печать была сущим кошмаром, потому что «машины склонны косячить». Дефективное устройство может сломать жизнь тому, кто набрался смелости его использовать. Майя обсуждала «Сарко» с сооснователем NuTech Дереком Хамфри. «Дерек сказал: “Что-то похожее уже пробовали в прошлом, возникали проблемы. Мой совет — если вы готовы и станете первопроходцем, то пусть лучше рядом стоит кто-нибудь со шприцом наготове”. А я подумала: “Твою мать”».
Когда кто-нибудь сядет в «Сарко» и нажмет кнопку в первый раз, это будет событием. Филип уже сейчас разводит шумиху ради интереса прессы. Но Майя не считает свою смерть перформансом; она не доброволец на выступлении Филипа на эдинбургском фестивале, который хочет протестировать новую машину смерти ради шутки. Ей нужно знать точно, что ее выбор закончит жизнь безоговорочно. «Я должна быть абсолютно, полностью уверена».
В жизни Майи не так много уверенности. Она в подвешенном состоянии: недостаточно больна, чтобы умереть, недостаточно здорова, чтобы жить. Но невыносимым ее существование делает именно реакция мира на эту ее неспособность попасть в четкие категории, на ее пограничное состояние.
— Неизлечимые дегенеративные болезни не вызывают к тебе такого же сострадания, как к людям при смерти в хосписах, но при этом, очевидно, тебе не хватает здоровья, чтобы конкурировать наравне со всеми. Ты изолирован. Америка — совсем не то место, где дают поблажки физически несовершенным. Это мир головорезов. А особенно медиамир, где я работала. Когда ты напуган, несовершенен и недееспособен, это не то общество, где тебя примут с раскрытыми объятьями.
— Но ведь тогда ответ — изменить эти настроения в обществе, а не разрабатывать технологию для убийства?
— Да. Точно! Думаю, нужно трудиться на всех фронтах.
То же самое мне сказал Филип в Венеции. Но как ЭКО повлияло на исследования причин бесплодия, так и простой ответ в виде «Сарко» снижает вероятность того, что мы будем изучать, почему люди хотят покончить с собой. И пока смерть остается табуированной темой, а оказание помощи в смерти — вариантом лишь для немногих избранных, рынок для смерти-своими-руками продолжит существование. Как и подпольные аборты, это явление никуда не денется вне зависимости от того, появятся ли нужные технологии или правовое поле, гарантирующие безопасную и достойную смерть.
