— Хорошо… — глухо, с неохотой ответил начальник СБ, — отбой.
— Что-то еще? — Люда стояла против света, и Михаил видел лишь ее силуэт.
— Ты не хочешь этого знать.
— Да, не хочу. И ушла, чтобы не знать.
— Прости, — вздохнул Михаил. Он не видел лица женщины. Перед ним в ярком свете в обрамлении мягких волн спадающих на пол и подобранных массивным шнуром тяжелых штор стоял лишь абрис… образ человека, на поддержку которого он имел право рассчитывать, но не имел права причинять ей ту же боль, что испытывал сам. Они в равной степени любили LPI, но разделившая их пропасть стала очевидна: Людмила уже ушла.
Пройдя в прихожую, Михаил накинул пальто и, не прощаясь, ушел.
Вася ждал распоряжений, но президент молчал. Он смотрел в окошко на высокий темно-коричневый железный забор, отделяющий частную территорию его бывшего секретаря от улицы. Нужно было двигаться, что-то делать, но Михаил не мог решить куда и не находил причин зачем.
— Какой сегодня день?
— Одиннадцатое октября, Михаил Юрьевич, — отозвался Вася, — вторник.
Он сидел, задумчиво глядя на забор, или сквозь него — не видя преград. Он пытался вернуть свои мысли к происходящему вокруг, но картина распадалась, словно великолепный антикварный витраж, разноцветные осколки которого поодиночке оказывались бессмысленными стекляшками.
Через минут десять или чуть больше Михаил вернулся в дом Людмилы. Она стояла в проходе в гостиную, будто все это время ждала его возвращения, следя за ним в окно.
— Почему я?
— Что?
— Твое признание… твое предложение… — Михаил прикоснулся ко лбу, его скулы горели, — твоя просьба потешила мое самолюбие, и я не спросил, почему ты выбрала меня, — пояснил он свой вопрос. — Если тебе не нужны деньги Королевых, не нужно имя и положение, не нужен я как человек, как мужчина… что именно для тебя представляет ценность?
Она развернулась и скрылась в комнате. Михаил прошел за ней. Людмила встала вполоборота к окну, и Миша продолжил самостоятельно отрезать уже обдуманные причины:
— Я вряд ли буду хоть сколько-то хорошим отцом, потому что моя жизнь — LPI. Я не так умен, как даже наши общие знакомые… и характер у меня не самый мягкий. Я тиран, самодур и даже ты меня боишься. Ты мало что можешь от меня получить, даже если бы я хотел отдать тебе все, что у меня осталось. Я много могу, но не сдвинусь с места, если не увижу резона сделать шаг. Судя по происходящему вокруг, я просто неудачник и, похоже, иду прямиком под каток. Я загибаюсь от усталости, и даже мои клонированные органы погибли прошлой ночью вместе со всеми сотами на складе LPC. Что именно ты оценила столь высоко?
Людмила, слушавшая его монолог со вниманием и изумлением, мягко улыбнулась и повернулась к нему всем корпусом. Когда женщина заговорила, Михаил догадался, что она поняла вопрос сразу, и ответ был готов еще до того, как вопрос был задан.
— Твое нежелание страдать.
Михаил нахмурился, а потом с недоверием попросил пояснений.
— Впервые я поняла это пять лет назад, когда умер Юрий Николаевич. Ты сказал Петру… когда он пытался…
— Кто-то должен работать, пока все убиты горем. Пока люди страдают, кто-то должен их кормить.
— Ты помнишь? — удивилась женщина.
— У меня другие ассоциации с тем днем, но я помню все, что происходило.
— Именно это я и имела в виду. Меня шокировал твой ответ. Я думала, что мне предстоит работать с каменной горгульей. Что сын президента, чью улыбку так приятно было провоцировать своей улыбкой в редкие визиты во время его учебы, а потом работы на станциях, что его больше нет. И что теперь в кабинете президента работает бесчувственный живой проект. А потом… начало происходить все это. И я видела, как иссушает тебя боль, когда ты получаешь очередные сведения, как прощаешься с людьми, как… хоронишь планы и мечты. И каждый раз ты словно скидывал маску, что была исковеркана болью, и шел дальше, принимая новый день и новый бой и вдохновляя всех вокруг. И меня. А потом затонул Океан-3. Я думала, это убьет тебя, но ты лишь…
Михаил увидел слезы на ее щеках. Голос был ровен, казалось, она держит себя в руках — слезы стали неожиданностью. Он сделал шаг к Людмиле, намереваясь поддержать, но она выставила руки, останавливая.
— Просто у меня нет ни времени, ни возможности… — улыбнулся Михаил ободряюще, и она улыбнулась в ответ.
— Я видела в тебе олицетворение бездушных виртуальных масс; думала, что ты специально создан для руководства «Живым проектом» и идеально соответствуешь времени. В том списке «друзей», знавших о твоем деле на Арктике-1, была еще и я. Я никогда не пыталась увидеть в тебе человека. Пока… пока не поняла, что ты проигрываешь не потому, что слабее или глупее, а потому что так решил. Юрий Николаевич гордился бы тобой, Миша. С одним но: твой отец отдавал себе отчет в том, что «Живой проект» не принадлежит ему, и попытайся он сделать то, что делал Высоцкий, то потерял бы компанию, не добившись результата. То же самое будет с тобой, Миша. И пока этого не произошло, пока они не сожрали тебя, я хочу почерпнуть этой неистовой живучести для своего ребенка.
— Как все сложно, оказывается… — Михаил явно не ожидал подобного признания. — Так, когда мне будет лучше к тебе приехать?
— Я как раз хотела поговорить с тобой об этом… — женщина отвела взгляд. — Я была в нашей клинике, и… получила неутешительные прогнозы по поводу моего желания самостоятельно выносить и родить первого ребенка в таком возрасте. Да, и вообще… в наше время с нашей экологией мало кто этим занимается.
— Когда?
— Что?
— Когда ты там была?
Людмил, подняла взгляд:
— Позавчера.
Михаил молчал, скользя взглядом по очертаниям фигуры самой красивой из всех когда-либо виденных им женщин.
— Ты знаешь, как я относился к Петру?
— Да… — прошептала она сдавленно, уже догадываясь о чем-то, но не вполне понимая, о чем.
— Ты знаешь, почему мы были вынуждены расстаться?
— Он ухаживал за Ольгой.
— Нет, Люда… не поэтому, — вздохнул Михаил. В затягивающейся паузе он сделал несколько шагов к женщине. — Петр исчерпал лимит доверия.
— Прости, Миша…
Вытащив из пачки сигарету и прикурив, Михаил сдвинул штору и присел на подоконник, как любил сидеть покинувший его друг.
— Близость с тобой, — усмехнулся он, очертя сигаретой неясный силуэт, — действительно является единственной возможной и адекватной ценой.
— Я знала, что для тебя неприемлемо…
— В танках я выращиваю клонов. Десятками тысяч.
— Но у меня действительно немного шансов.
— И ты поставила на карту эти крохотные шансы, полагаясь на призрачную надежду, что у меня не будет времени и сил подумать… просто подумать?
