— Ты жива? — спросил он со злостью, за которой скрывался страх.
— Не уверена… — ее голос был тусклым и скрипучим, но скорость ответа успокоила. Петр забрался на кровать и обнял подругу, безвольно упавшую ему на грудь. На его запястье потекли слюни. Обхватив ее крепче, Петр зажмурился и подавил звуки, рвущиеся из груди.
— Ты ненавидишь меня… — пробубнила Ольга, уткнувшись влажными губами в его руку.
— Что ты, Олька… я люблю тебя. И всегда любил. И буду любить. Не убивай себя… пожалуйста.
— Ты же живешь…
— Ты не представляешь, сколько во мне фильтров и желез надставлено от всей этой дряни. Но и с ними я давно уже калека.
— Я так хорошо соображаю.
Петр засмеялся. Даже если бы Ольга подняла взгляд и увидела текущие по его лицу слезы, она была не в состоянии понять происходящее.
— Тебе будет очень плохо.
— Мне уже очень плохо.
— Будет хуже. Будет больно.
— Я привыкла к этому.
— Нет, родная, к этому нельзя привыкнуть.
8
Лариса Сергеевна уже второй раз подходила к кабинету мужа, бывшего когда-то кабинетом Юрия Николаевича. Дверь по-прежнему была заперта. Даже ее пес был не в состоянии выкурить Николая из дома. Серийная разработка Animal Robotics выглядела как заправский лабрадор и, среди прочих, выполняла функцию глушилки. Неделю Николаю приходилось выходить из дома или вовсе уезжать, чтобы связаться с кем-нибудь: Лариса Сергеевна избавилась от всей проводной связи в доме. Что придумал Николай теперь для работы дома, она не представляла.
Крышаев говорил с Эдвардом Пэттинсоном. Этот разговор начинал выводить его из себя.
— Эд, ради всего святого, кончай юлить!
— Ник, я не ослышался? Это ты сейчас о святом упомянул?
— Пора платить по счетам, дружище, время пришло.
— Я не поздравил тебя с женитьбой. Это был выгодный контракт?
— Не меняй тему. Ты получил свой кусок.
— А ты получил вдову Королева.
— Ты просил избавиться от еврея, я тебе помог.
— Ох, не говори, что это чего-то тебе стоило! И потом, это не я просил, а Мик.
— Не нервируй меня.
— Зачем тебе все эти сложности, почему ты не хочешь избавиться от парня простыми проверенными методами?
— Он же мой крестник, я перед Богом за него отвечаю!
Пэттинсон крякнул и отпил из низкого бокала:
— Ты что, веришь в сказку о том, что ваша LSS уничтожит все программное и материальное обеспечение холдинга, если Майкл умрет раньше матери?
— Эта сказка может оказаться былью, Эд! Я не собираюсь проверять это. Мы старые люди, Эд.
— Через месяц, когда вы окончательно просядете, объявишь… вотум недоверия и выкинешь его к чертовой матери. Мы с Ивановым тебя поддержим, а вдова Королева вроде понимает, что к чему.
— Она теперь моя жена, Эд, — напомнил Крышаев.
— И что, теперь жизнь сына для нее менее ценна?
— Я не это имел в виду. Просто не называй ее вдовой Королева.
— Но она его вдова, Ник, — засмеялся Пэттинсон, — и проставленные вами закорючки в тетрадке не меняют этого. Кстати о браках, — хохотнул он резко. — В США браки стали считаться пережитком прошлого еще до подрыва кальдеры. Традиционализм вас погубит, Ник.
— Нас ни что не способно погубить, Эд. Ваше время ушло. Так что заткнись и выполняй свои условия сделки.
Пэттинсон видел ненависть и презрение в небесно-голубых глазах старого друга, но это не трогало и не пугало его. Они слишком давно и слишком хорошо знали друг друга и оба кристально ясно сознавали свою взаимную зависимость. Когда Пэттинсон широко улыбнулся, отпил из стакана и остановил светлый умный взгляд на глазах заокеанского друга, Николай приготовился к последнему унижению, призванному освежить его память на предмет своего места.
— И как молодая женушка, медовый месяц в разгаре?
Скривившись, Николай разорвал связь и стремительно покинул кабинет. Услышав за спиной тихий голос Ларисы Сергеевны, он замер.
— Я не разрешала тебе занимать кабинет Юры, тем более запираться в нем.
Она стояла у окна, глядя на улицу. У ног сидел робот-лабрадор. Подавив ярость, еще кривящую черты лица и сводящую челюсти, Николай подошел к женщине.
— Мне нужно где-то работать, Лара. Я не хочу надолго оставлять тебя.
— И тебе не интересно, что я думаю по этому поводу?
— Я достоверно это знаю и… уважаю твое мнение и твои желания.
— Но потакаешь своим.
— Как любой нормальный, разумный человек.
— Не отягченный моралью, благородством, принципами.
— Лара, мы это все уже много раз проходили. Ты же знаешь, я не буду с тобой ругаться.
— Я хочу, чтобы ты уважал человека, в доме которого своевольно решил поселиться.
— Я всегда уважал Юрку, Лара. Ты это прекрасно знаешь.
Женщина промолчала, но по сжавшимся губам, некрасиво состарившим ее профиль, Николай понял, что ошибся и рассмеялся:
— Ты о себе, Ларочка? Прости, дорогая, тебя я тоже всегда уважал. Какую комнату я могу занимать для конфиденциальных разговоров?
— Коля… тебе обязательно жить здесь? — Лариса Сергеевна развернулась к мужу, и он прочел в ее глазах нечто новое и доселе незнакомое: мольбу.
— Да, Лара. Иначе я не вписал бы это в наш брачный договор.
— Ты хочешь напоследок помучить меня? Отомстить за все те годы?
Николай понимающе улыбнулся и покачал головой:
— Что ты, Лара, я хочу напоследок насладиться тобой. Наверстать… все те годы.
— Ты всегда был подонком.
— Я никогда и не ждал от тебя большей благодарности, — снова улыбнулся Николай и, потрепав робота за ухо, направился прочь.
Когда он скрылся, Лариса Сергеевна устало опустила голову и заметила, что индикатор в глазу преданно поднятой морды лабрадора извещает о включившемся, наконец, глушении.
* * *
В Минато, специальном районе Токио, утренняя суета выбила из колеи пожилого ученого, и он не сообразил воспользоваться такси. Профессор опаздывал на десять минут и ужасно злился на себя и на многолюдный город и на жару и на одинаковые лица вокруг, почему-то либо радостные, либо умиротворенные. Его удивляли, если не сказать пугали эти лица: не привычно напряженные, перманентно усталые, озлобленные или совсем спрятанные вглубь себя или очков, фильтрующих и дополняющих картинку мира, — совсем наоборот! — живые, готовые к спонтанной коммуникации и улыбке.
