— Не надо так со мной, Петь…
— Что, я потерял эксклюзивное право на…
Петр оборвал фразу, когда Михаил развернулся, чтобы уйти. Его бесила сила, превращающая унижение Михаила в подаяние, и своя собственная готовность вернуть все на круги своя. Он не знал, как его задержать и зло крикнул:
— Зачем ты приехал?!
Михаил остановился. Он говорил очень тихо и для осипшего голоса стали преградой даже три метра, разделившие их:
— Узнать как вы… и позвать тебя обратно…
— Я не вернусь!
— Так я и не зову.
Петр стоял и смотрел на садящегося в машину друга, на выезжающую за ворота машину, на закрывающуюся створку… стоял и не чувствовал холода, душимый беспомощностью.
— Что он хотел? — по ступенькам спускалась Ольга.
— Спроси сама!
— Он приехал к тебе спозаранку, и ты не узнал, зачем?
Петр с чувством захлопнул дверь и уставился на подругу.
— Вы как дети, ей богу! Вернись к нему, Петь! Или ты меня возненавидишь.
— Не пори чушь, — бросил Петр зло и направился на кухню.
— Я всегда была лишней между вами! — крикнула Ольга вдогонку, заставив Петра поднять лицо. — Лучше бы вы были геями!
Она не поняла, что за звук издал Петр, и поморщилась от накатившей тошноты. Несколько секунд спустя Ольга услышала тихий стон, скорее похожий на плач, чем на смех. Спустившись на кухню, она так и не поняла, смеется ли Петр на самом деле. Осушив стакан воды, женщина вышла.
* * *
Через пятнадцать минут, предупредив, что подъедет к завтраку, Михаил зашел в дом матери.
— Он здесь?
— Нет, — ответила Лариса Сергеевна, принимая объятия сына, — улетел вчера вечером. У тебя голос совсем пропал… зачем ты вышел?
— Я ездил к Петру.
— Зачем ты вышел из дома, Миша? Ты же совсем свалишься! Ты болен!
— Я ездил к Петру…
Лариса Сергеевна замерла, вглядываясь в сына и пытаясь понять, какой смысл должна прочесть в этом признании.
— Вы… поговорили?
— Он не готов к разговорам. Напоишь меня кофе?
— Катя!
— Завтрак на столе, Лариса Сергеевна! — послышался из динамика невозмутимый голос Кати.
Они сидели в просторной столовой за накрытым краешком длинного стола. За окном постепенно светало, не привнося в это утро ни света, ни теплоты. Михаил пытался отвлечься от разговора с Петром и аукциона, но мысли о работе ускользали.
— Ты же был в клинике?
— Да, — бездумно и быстро соврал Михаил.
— Тебе нужно отдохнуть, Миша.
— Дам, мам… уеду куда-нибудь на Новый год.
— Один?
Михаил поднял взгляд и заметил в руке матери чашечку с напитком: ядовитой смесью ароматизатора, красителя и подсластителя, составляющей вполне правдоподобную иллюзию кофе.
— Вероятно.
— Миша, взгляни на свой круг, неужели там нет…
— Мама! С чего ты взяла, что я собираюсь обсуждать свою личную жизнь?
— Но почему нет? Мне больно узнавать из сети о твоих интрижках, почему ты не…
— Тебе больно? — появившаяся во взгляде Михаила ирония ничуть не обидела Ларису Сергеевну. Она привычно отвела взгляд к окну, а Михаил отглотнул коричневой жижи.
— Тебе неуютно, мама, оттого что не все аспекты моей жизни у тебя под контролем. И ты прекрасно знаешь, сколь мало правды можно почерпнуть из новостей. Если ты хочешь знать что-то конкретное, спроси прямо. Я так устал от этих шарад.
— Но ты ничего не рассказываешь!
— Никогда не рассказывал, — напомнил Михаил и добавил, достав из кармана пачку сигарет и положив рядом с чашкой, — А ты не спрашивала.
— С тобой всегда было трудно.
— Яблоко от яблони не далеко падает, мама.
— Как же ты груб! Неудивительно, что ни одна женщина не может тебя вынести!
Михаил подставил кулак под подбородок, демонстрируя внимание и не скрывая улыбку. Судя по всему, он сделал правильный выбор, навестив мать в это утро. Подавленность и угнетенность таили на глазах.
— Я хотела поговорить с тобой об аукционе, — сменила тему Лариса Сергеевна. — Я до последнего надеялась, что ты разубедишь меня, что-то объяснишь, но… до аукциона меньше двух недель! Ты действительно выставляешь свой… дом… все, что на тебя записано и… все, что ты приобрел сам?
— Да, весь балласт.
— Но, во-первых, этого мало, а во-вторых, где ты собираешься жить?
— Ты хочешь предложить помощь?
— Я не понимаю, почему ты так спокоен. У тебя припрятан козырь в рукаве? Что это?
— Нет, у меня ничего не припрятано, мам. Я слил акции и на аукционе солью все пассивы. Этого должно хватить.
— А если нет?
— Повторю, ты хочешь предложить помощь?
— Нет.
— Тогда к чему этот разговор?
— Почему ты держишь тот квартал?
— Какой квартал?
— Ты прекрасно знаешь, какой! Олимп этот!
— Олимпийские горки? Ты знаешь, что там нельзя жить.
— Вот и продай его! Это целое состояние! На эти деньги можно…
— Перестань, — оборвал Михаил мать брезгливо и она удивленно обернулась. Лариса Сергеевна никогда не умела смотреть в глаза сыну и в этот раз тут же опустила взгляд.
— И тебе не стыдно?! — воскликнула мать.
— Почему мне должно быть стыдно? — Михаил поднялся.
— Ты ведешь себя как собака на сене: ни себе, ни людям! Ты чуть ли не с детства разбазаривал состояние отца на какие-то совершенно безумные, не то что неприбыльные, а просто безумные прожекты! Ты так мстишь нам? Если да, то я не понимаю за что!
— Мама, ну что ты говоришь?! Причем тут месть?
— Тогда я не понимаю, почему ты готов снять с себя часы, но не готов заселить эти «горки» или хотя бы с выгодой перепродать квартал целиком.
Михаил так и стоял у своего стула, сжимая в руках пачку сигарет и в упор глядя на мать. Казалось, он пытается разгадать некую загадку в ее лице, близок к успеху, но какая-то незначительная деталь неизменно ускользает.
— Я же все объяснил, когда ты собралась распределить инфраструктуру между этими… государственными гетерами.
— Ты сказал лишь, что это место непригодно для жилья, и ты не собираешься продавать там недвижимость.
— С тех пор ничего не изменилось, — отойдя к окну, Михаил вставил в губы сигарету.
— Но тогда зачем ты его вообще купил? Я думала, ты сделаешь там… что-нибудь для холдинга, офисы! Ты огородил его, все уверены, что где-то внутри лаборатории «Живого проекта». Я столько баек прочла по этому поводу, но прошло уже два года, а он так и стоит пустой и не приносит ни копейки! Я-то знаю!
