— Миш, может он не хочет этого?
— Не важно!
— Потому что так хочешь ты?
— Потому что он не выживет… теперь. Если он на самом деле вырезал паспортный чип…
— Так и есть, его нет на мониторах в органах.
— Значит для того, чтобы выживать ему придется делать очень много глупостей. А это всегда криминал.
— Я чего-то не знаю?
— Он наркоман, Гриш.
— Это не новость, кто сейчас не наркоман?
Михаил задержал взгляд на собеседнике, решая, стоит ли продолжать.
— Мало ли таких, да вне закона. Петр умнее многих. И постоять за себя может.
— Ты не понимаешь, Гриш.
— Тогда объясни. Я знаю Петра не так хорошо, конечно, но его решения всегда взвешены. Если он исчез, значит, другие варианты оказались неприемлемы. И если не поставил тебя в известность, значит, не хотел. Это не дела конторы, Миш. Тебе придется объяснить, зачем искать человека, который не хочет быть найденным. Так, чтобы я понял и поверил. Иначе — извини.
— Он не просто наркоман. То, от чего умерла Ольга, он принимает пятнадцать лет. Как и еще длинный и красочный список всего, что можно вколоть, нюхнуть, закапать, намазать… черт, я даже не знаю.
— Не выдумывай. У «терки» восемьдесят процентов — смертность, остальные двадцать остаются калеками. Срок жизни — два-три месяца. Петр не выглядит как…
— Гриш, очнись! Он второе лицо LPI и мой друг!
— Твои друзья бессмертны?
Михаил опустил глаза и затушил сигарету. Он собирался с минуту, но начал с приказа поисковику:
— Вика, закрой дверь. В нашей клинике на Минке отец создал отдел из лучших в то время специалистов, каких только смог найти. В довольно сжатые сроки они модернизировали то, что уже имелось на рынке, и доработали под наши требования имплантаты с фильтрами и нейтрализаторами. Петр три месяца провел в палате, но вышел оттуда… элитным наркоманом, способным переварить и отфильтровать любой яд. Зависимость осталась, это не просто замена желез… ему доставили новые, но наркота у него в сознании. На предотвращение последствий работает куча аппаратуры, как в теле, так и в клинике. Расходники фильтров требуют не такого постоянного внимания как еще лет пять назад, но все равно нуждаются в обслуживании. Сейчас все эти примочки уже не имеют ничего общего с тем, что поспешно дорабатывались пятнадцать лет назад.
— Так ты тогда взбесился не из-за смерти экономки матери, а из-за того, что тот гелик мог пролететь пятью километрами западнее, над домом Петра?
— У него нет денег, а оказавшись вне закона, не будет возможности получить их легально. Это раз. И ему нужно появиться в клинике… я уточню, когда следующий период обслуживания. Это его отдел, у него отдельный бюджет, он не относится к LPI и питается со счета, который никто не посмеет тронуть. Кудасов получит все, что должен. Если только доберется до клиники. А для этого нужно, чтобы он был обеспечен всем, что ему необходимо. А это стоит дороже, чем воздух и еда.
Низкий голос Григория выдавал плохо сдерживаемые эмоции:
— Ты говоришь о том, что какой-то отдел разработал для одного среднестатистического наркомана аппаратуру, способную спасти и сохранить жизни миллионов людей по всему миру, и никто об этом не знает?
Михаил выдержал взгляд и снова закурил.
— Миша, ты не можешь не понимать… этот отдел мог спасти…
— Я не хочу никого спасать! — оборвал Михаил грубо. — Ты нихрена в этом не понимаешь!
— Лучше бы ты признался, что в доле с наркодилерами.
— Так и есть, — Михаил поднялся, чтобы пройти к месту Петра у окна. — По факту так и есть, — повторил он. — Отец подавал заявки на патенты, пытался вывести на рынок, его быстро заткнули. Это другой контингент, они не «ставят в угол на двадцать четыре часа».
— Но если это так… если это правда, ведь он остался наркоманом, где логика, почему?
— Потому что рынок поделен. Или мы занимаемся тем, чем занимаемся, или тихо гнием под землей.
— Продать технологии?
— Продать эти технологии? Благотворительностью мы тоже не занимаемся. Ни отец, ни я.
— Твою мать, Миша…
— Не надо пытаться увидеть во мне героя, Гриш. Я не собираюсь спасать жизни тех, кто не хочет жить.
Они молчали несколько минут. Михаил курил. Григорий буравил взглядом столешницу. Потом начальник СБ поднялся и тихо усмехнулся:
— Дорого же тебе обходится дружба, Миш. Теперь я понимаю, почему у тебя всего один друг.
— Ты найдешь его?
Коротко кивнув, Григорий покинул кабинет президента и спустился в операторскую.
Верблюдов появился через три часа. Его цветущий, практически искрящийся вид выдавал с потрохами.
— Верблюдов! — засмеялся Михаил, не в силах оставаться серьезным.
— Да, я такой! — раскланялся рекламщик в ответ. — Дверку можно прикрыть?
— Вика, прикрой, — попросил Михаил.
Когда дверь затворилась, рекламщик удивленно вскинул брови:
— А на этого секретаря тебе не так приятно смотреть?
— Садись уже.
— Знаешь, после того как ты продемонстрировал, почему не просил поисковик открывать и закрывать тебе жалюзи…
— Рассказывай.
— Хочешь сказать, что на вкус она оказалась не столь сладка, как на глаз?
— О чем ты?
— О твоей бывшей секретарше!
Михаил промолчал.
— Черт, я забыл! Ты же показывал эту девочку…
— Хватит, Верблюдов. Светская часть закончена. Рассказывай про Петра.
Тяжело вздохнув и опустившись на стул, Верблюдов мгновенно погрустнел и пожал плечами:
— За что его избили в отделении, я не знаю, но забрал я его… думаю, я бы не встал после такого. Довез его до дома. Он сразу принял дозу, хромать почти перестал. Он… — Верблюдов провел ладонью по лицу, — морду ему разбили на хрен. Ладно… потом он завез Харлей в дом и пробил ему бак топором.
— Да ладно!?
— Слил бензин в кастрюльку, спустился в подвал. Я только потом понял, что он отвинтил газ. Потом вывез копию любимчика и попросил выгнать машину за ворота. Я уехал, а он подорвал дом.
— Сам?
— Да, сам.
— Почему, знаешь?
— Сказал, что «расплачивается по счетам».
— Твою мать, — Михаил зажмурился и прижал ладонь к глазам. — Но почему?
— Я не знаю, Миш.
— Спасибо, что приехал. Извини, не могу уделить тебе времени, как хотелось бы.
— Мне самому в офис надо, до встречи, — поднялся рекламщик, но замер, опершись на столешницу. — Слушай, я буду следить за твоим аукционом! Прикуплю себе какой-нибудь фетишек!
