— Степа, на Песок-2 есть жертвы? — спросила Ольга, зайдя в кабинет руководителя проекта.
— Среди людей — нет, — ответил он со странной интонацией. Ольга ждала продолжения. — Только что запустили протокол списания всех оставшиеся техников первой серии. Досрочно.
Присев напротив, Ольга притронулась ко лбу. Это убийство, чистой воды убийство. Техников всего было три серии, в первой пять партий, во второй около десяти и тридцать две партии в третьей. Две партии первой серии погибли раньше срока из-за ошибки в генетическом коде. Оставалось еще три, хоть и тотально поредевших. Сколько там могло быть экземпляров на сегодняшний день? Что заставило Михаила отдать этот приказ? Или это сделал Николай Викторович, а не Михаил?
— Помимо этого уволена куча народу, но я не совсем в курсе, связано это с аварией или нет.
— Где уволено?
— Везде. Практически во всех офисах и на всех станциях.
— И у нас тоже? — удивилась куратор.
— У меня — нет, на станции — да. Около тридцати человек, в основном сотрудники СБ.
Ольга молчала. Если после выступления Высоцкого ей хотелось позвонить и поддержать Михаила, теперь такого желания не возникло.
— Вы только вернулись? — спросил Степан Денисович.
— Да, — кивнула Ольга и подняла взгляд.
— И? Ты в порядке?
— В полном. Я пойду.
Спустившись на самый нижний этаж, куратор вошла в маленький кабинет и привычно села на лекционный стул в углу. Это был урок английского, подтянуть который ей не мешало бы и самой. В этом кабинете никогда не требовали от Валета невозможного. Ольга почувствовала, что расслабляется.
* * *
— Глеб Саныч, а вы? — спросил Александр.
Они сидели недалеко от потухших углей. Вчера в них жарилась рыбка, пойманная Шуриком и живым проектом. Никогда раньше он не ловил рыбу. Более того, вообще не нуждался добывать себе пропитание самостоятельно. Впервые за две прошедшие недели он мог мыслить ясно — концентрация на поплавке замечательно тому способствовала.
— Хирург, — сказал старик.
— Вы? Хирург?! — Саша отклонился, выражая непонимание.
— Да, Санек! И не просто хирург! О Глебе Саныче в настоящих газетах писали! Лет двадцать назад… — подтвердил Шурик.
— Как будто ты читал? — беззлобно съязвил старик.
— Конечно! Каждую вырезку, перед тем как сжечь, — подтвердил Шурик. — Мы растапливали этими газетами костер в первую зиму здесь. Все на что они сгодились. Было так странно, я никогда прежде не видел газет.
— В них была описана вся моя жизнь. Я растопил своей жизнью костер, чтобы согреться.
— Как же вы оказались здесь?
Старик остановил на живом проекте внимательный взгляд.
— Знаешь, почему мы живы? — спросил старик. — Почему мы живем вместе и еще способны уважать себя и друг друга? Почему мы в состоянии выживать здесь и не жмемся к городу? Почему мы завтракаем и ужинаем? Почему мы… живем?
— Почему? — с готовностью спросил живой проект.
— Потому что мы не пьем, Саша, — старик опустил голову и помолчал. — Но так было не всегда. Я начал выпивать, потом… пить. Потом были предупреждения. Преступная халатность. Меня осудили. Я вышел из тюрьмы никем. Точнее… никем я стал еще до.
— У вас была семья?
— Я потерял ее еще до суда.
— Зачем же вы пили?
— Зачем люди пьют, Саша? — спросил старик.
— Не знаю, — искренне ответил живой проект.
Старик поднял палец.
— Много ответов и очень разных. Но твой мне ныне кажется самым правильным. Вот и я теперь — не знаю. Ведь признаться в желании забыться, то есть забыть себя, по меньшей мере, унизительно.
Наступила тишина, во время которой по дороге у подножия невысокого холма, на котором стояло полуразрушенное здание, проехала машина. Все трое проводили ее взглядами.
— Я поеду сегодня в Москву, — сказал Александр.
— Ну, будь осторожен, — пожал плечами старик.
— Вероятно, я скоро вернусь.
— Дело твое, не прогоним.
— Спасибо, — проговорил Александр и поднялся.
Осмотревшись, он снял с руки часы и протянул старику.
— Кто в наше время носит часы, Саша? — засмеялся Глеб Саныч.
— Те, у кого больше ничего нет.
— Тогда подаришь их мне, когда у тебя будет что-то еще…
Несколько минут бомжи наблюдали, как Александр спускается к дороге. Потом Шурик озвучил свои нехитрые мысли:
— Странный парень, — сказал он.
Глеб Саныч посмотрел на него и, поднявшись, ушел в дом. Слишком много было примет и слишком явно было то, что понял бы человек и попроще этого старика. Ему было все равно, понял ли это его молодой сожитель. Хотя Глеба Саныча все же удивляло, что Шурик не догадывается — истина была столь очевидна! Он же умный парень!
— Глеб Саныч, — Шурик поднялся на пластиковый ящик и уперся в откос. — Это живой проект?
Старик обернулся от матраса, которым поделился с гостем и теперь собирался вернуть на свою лежанку.
— Александр? Тот самый?
Усмехнувшись, Глеб Саныч скатал матрас, поднял его и направился в соседнюю комнату.
— Чума-а! — протянул Шурик и с грохотом рухнул с ящика.
Александр ехал в переднем тамбуре вагона. Он не смел занять сидячее место, не оплатив проезд. Живому проекту нужен был любой терминал. Пальцы, слава богу, ему отрезать не догадались. Глядя в окно на проносящиеся строения, заборы и деревья, Александр думал, что на месте покусившегося на него сотрудника СБ, он отрезал бы пальцы на обеих руках. Кто знает, какая ладонь у него является идентификатором для доступа к счету, о существовании которого наверняка знают все. Этот человек мог сделать многое: вырезать чип, изуродовать лицо, лишить его денег. Но все это было способно лишь задержать Александра. Самое главное доказательство — его ДНК — останется с ним до смерти. Александр не переставал спрашивать себя, почему его не убили?
Александр ехал в тамбуре, чтобы сканеры на дверях вагона, считывающие информацию о пассажирах для выставления счета за транспортные услуги, не подали сигнал в правоохранительные органы. Он прибывал в постоянном напряжении, пытаясь угадать, где именно в окружающем его пространстве могут находиться сканеры и датчики тех или иных структур. Снова и снова он задавался вопросом: «Почему его не убили?»
Следя за входящими в вагон пассажирами, Александр видел презрительные ухмылки, гримасы негодования и неприятные лица, выражающие полное безразличие. То, что он чувствовал в этот момент, выжигало внутренности и сушило глотку. Подобное унижение он ощутил лишь однажды: в Риме, когда Федор Иванович предложил арендовать его у корпорации.
