— Слушай! — снова появился Шурик, и Александр терпеливо поднял взгляд, — ты видел эту штуку в ванной? Я только сейчас понял, зачем она…
— Шурик, хватит! — крикнул Глеб Саныч строго и парень виновато исчез.
Через несколько минут старик зашел сам.
— Через две недели у тебя будут документы.
— А фото? Нужно же фото… я не могу фотографироваться в таком виде, нужно…
— Саша, твое фото в сети сейчас имеет рейтинг выше, чем Фио Калоре. Уж его мне не сложно было найти. А вот ДНК, отпечатки и скан сетчатки при получении предоставишь. Получать будешь сам.
— Понятно. Спасибо, Глеб Саныч.
Старик собирался выйти.
— А кто такой Фио Калоре?
Обернувшись, старик приподнял бровь и, ничего не ответив, вышел. Подумав немного, Саша сам пошел за ним.
— Какой они имеют реальный вес? — спросил он в коридор.
— Кто? — обернулся Глеб Саныч, не успевший сесть за свой стол.
— Те, с чьим рейтингом вы меня сравнили. Фио Калоре и другие такие же…
— Фио Калоре? — засмеялся Шурик, выйдя в коридор, но под взглядом старика притих. — Их слушают все, кто думает, что голова создана для еды, а руки для онанизма.
Александр перевел взгляд на бывшего хирурга. Тот задумчиво наморщил лоб, а потом согласно пожал плечами:
— Ну, в общем-то, значительный, если разобраться. Ведь таких…
— Большинство, — твердо закончил Александр. — Спасибо, Глеб Саныч.
* * *
Еще через час Михаил получил самый сокрушительный удар в своей жизни от самого родного человека на Земле:
— Я не могу, Миша, — Лариса Сергеевна задержала взгляд на кружочке камеры, в который смотреть было значительно легче, чем в глаза сына. — Я не прощу себе, если оставлю после себя… огрызок от дела жизни твоего отца. Он создал корпорацию, он вложил в нее душу, жизнь, талант. Он должен был передать тебе контрольный пакет, как и ты должен передать контрольный пакет своим детям. Я не прощу себе этого. Я не могу.
Михаил молчал, не веря собственным ушам и одновременно принимая то, что говорит мать. Он закрыл глаза, опускаясь глубже в отцовское кресло. Между бровей пролегли две глубокие, болезненные складки. Прикоснувшись ко лбу, он сжал пальцами виски.
— Я не могу поверить в это, — тихо сказал он. — Чем же, ты думаешь, я мог бы заняться после того, как ты вышвырнешь меня из корпорации?
— Миша, не надо…
— Ты подумала об этом? Зачем мне контрольный пакет акций корпорации через десять-двадцать-тридцать лет, дай бог тебе долгой жизни, если эти годы я не смогу управлять ей?
— Миша, в мире миллион возможностей! Ты… неприлично богатый молодой мужчина и при этом днем и ночью изводишь себя на работе, которая высасывает тебя до капли. Тебе тридцать три года, а ты не имеешь стабильных отношений. Мы одни из единиц, кто может себе это позволить, но я уже потеряла надежду увидеть внуков. У тебя даже хобби нет! Вся твоя жизнь — этот окаянный офис, который я ненавижу, который будто порабощает вас… сначала отца, теперь тебя, и вы гибните, сами того не замечая, делая-делая-делая этих треклятых клонов!
— В одном ты права, мама, — тихо согласился Михаил, — этот чертов офис — вся моя жизнь. И ты хочешь лишить меня ее.
— Да будь он проклят! — вскричала мать в диссонанс сыну.
— Это твое окончательное решение?
Лариса Сергеевна вытерла глаза и вздохнула:
— Да, Миша. Это мое окончательное решение. Завтра я лично приеду на собрание. Придется признать перед Пэттинсоном, что ты не обладал полномочиями заключать эту сделку от лица холдинга. С последствиями я разберусь сама.
Возникла продолжительная пауза.
— Мам, ответь мне, — попросил Михаил смиренно. — Ты делаешь это чтобы лишить меня этой работы или для того, чтобы сохранить для своих несуществующих внуков контрольный пакет акций?
— Я не…
— Только честно. Мы не так часто бываем откровенны друг с другом.
— И потому и потому, — сдалась Лариса Сергеевна, полагая, что будет винить себя за это остаток жизни. Но они на самом деле не часто были искренни друг с другом.
— Что в большей мере?
— Второе.
— Над чем ты думала эти два часа? Сколько ты можешь отдать?
— Полтора процента…
— Боже, мама! Как великодушно!
Лариса Сергеевна дернула головой, и Михаил подумал, что это мог быть какой-то новый симптом. Он погасил иронию и тихо уточнил:
— Если я найду обеспечение для четырех с половиной процентов, ты поможешь сохранить мне место?
— Да.
— Спасибо, мама, — кивнул Михаил. — Я люблю тебя.
— Я тебя тоже, сынок. Прости…
* * *
Михаилу было непросто решиться набрать этот номер. Он понимал, сколь мизерны шансы получить помощь. Когда на экране появилось знакомое лицо, Михаил вздохнул, отогнав подозрения, что само существование этих живых проектов — фикция. Но лишь когда собеседник понимающе улыбнулся, Михаил понял, что ляпнул:
— Здравствуй, Саша, мне нужна ваша помощь.
— Дэнис, Михаил, — поправил живой проект. — Для этого разговора тебе нужен Уно?
— Да, мне нужны все, кто принимает решения.
— Хорошо, тогда подожди, пожалуйста, несколько минут.
Михаил откинулся в кресле, закуривая. Дэнис отключил звук, и президент видел лишь его лицо, шевелящиеся губы, краткую улыбку. Потом Михаила резануло, как ножом. Он не знал, почему увиденное отозвалось в нем резкой, выкручивающей внутренности болью. Михаил смотрел, как на колени живого проекта забралась крохотная девчушка и ткнула пальцем в изображение Михаила. С минуту они сидели вместе, после чего женские руки забрали ребенка и Дэнис обрел голос. В тот же момент окно поделилось, и появился Уно. Михаил не мог выдавить ни слова.
— Здравствуй, Михаил, — сказал Уно. — Мы готовы выслушать тебя.
— У тебя дочка? — спросил президент после затянувшейся паузы.
— Да, — улыбнулся живой проект.
— А у тебя, Уно? У тебя тоже есть дети, семья?
— Да, Михаил. Почему тебя это удивляет? Мы можем себе позволить жить так, как считаем правильным.
Михаил покачал головой. Он не мог понять, почему напрямую связывает открывшееся ему в эти минуты с воспоминанием их недавней встречи, когда Дэнис говорил уверенно и спокойно и только австралийский акцент смягчал звучание его слов, но не смысл: «… если ты попытаешься купить голос России, я куплю весь остальной мир и мы раздавим тебя». Только сейчас он нутром понял, что в противостоянии победителем станет не он. И благодарил бога, что они не стали его противниками.
