– Ты не слышал, да?
– О твоем бойфренде?
Три слова, произнесенные так легко. В голосе Шейна не было страха. Но Руби боялась за двоих, и голос ее дрожал, когда она сказала:
– Он набросится на тебя, если узнает, что я была здесь.
– Но ты все равно пришла.
– Да.
– Потому что тебе надо было меня видеть.
– Да.
Его улыбка стала шире. Она была озорной и лукавой, и Руби почувствовала, как звезды просыпаются во всей вселенной. Темные галактики теперь налились светом.
– Ну, – сказал он, придвигаясь к ней ближе, – мне этого достаточно.
– Правда?
Он кивнул, теребя свои простыни. Его постельное белье было небесно-голубого цвета и цвета слоновой кости. Стены – темно-синие, как сумерки.
– Я видел тебя с этим бойфрендом. Я видел, как ты вздрагиваешь, когда он прикасается к тебе. И как ты придумываешь предлоги, чтобы ускользнуть от него туда, куда он не может последовать за тобой. Он тебе хотя бы нравится, Руби?
Руби опустила глаза. Ей больше нравилось, когда он называл ее Клубничкой, больше нравилось, когда они оба вели себя сдержанно. Игриво. Ей лишь хотелось прийти сюда и сделать какую-нибудь глупость. Раздеться и заставить его потерять голову. Позволить себе тоже потерять голову.
В кои-то веки.
Но сейчас, глядя в эти сапфировые глаза, она решилась на нечто более опасное. Она решила рассказать ему правду. Что она семь раз пыталась порвать с Паркером, и каждый раз он просто являлся к ней домой, играл в прятки с ее сестрами или делал сэндвичи с мамой на кухне. Однажды вечером, после особенно неприятного разрыва, она обнаружила его в столовой, стоящим над индейкой с гигантским разделочным ножом в руке. И не могла ничего сказать, ну, из-за этой индейки.
Вот что отличало Паркера. Пусть он навязчиво преследовал ее, но он был умен. Все, что он делал, он делал под маской защитника, любящего человека. Все, что он делал, заставляло ее сомневаться. Например, что он, возможно, просто милый, преданный парень, который не понимает, что все кончено. И он был таким добрым с ее сестрами. Ее мать его любила. Может быть, она неправа, пытаясь разорвать отношения с ним.
Теперь, в тишине спальни Шейна, все это звучало смехотворно. Но Шейн не винил ее в потворстве собственнику-Паркеру.
– Все восстания начинаются с маленького вызова, – сказал он, гладя пальцами кожу на внутренней стороне ее запястья. Руби чувствовала, как в ее венах сливаются гром и молния. – Вы ведь вместе с ним ходите на ланч?
Руби кивнула. Каждый день в последний год она ходила на ланч вместе с Паркером, хотелось ей этого или нет. В дождь и снег, в бурю и в солнце. В выходные и в будни Паркер был с ней.
– Итак, в понедельник ты пойдешь на ланч без него, – сказал Шейн. – Я найду тебя после третьего урока, и мы всей компанией сядем вместе.
– С кем?
Он пожал плечами.
– С друзьями, которые у меня появились. – Он имел в виду девочек, но Руби не ревновала. Паркеру будет не так удобно устроить скандал, если за этим будет наблюдать группа девочек. – Безопасность в численном перевесе, правильно?
– Он все равно поедет за мной домой. Настигнет меня у двери. Заставит меня принять его снова. Прости, знаю, я кажусь тебе безумной…
– Мне это не кажется безумием. Я просто ненавижу это слово. – Он опустил глаза, поиграл лоскутным одеялом, лежащим в ногах кровати. – Мне кажется, что ты очень давно живешь в страхе. Поверь, мне знакомо это чувство.
У Руби перехватило дыхание. Она вспомнила тот день, в коридоре школы, когда они танцевали и маска Шейна слетела с него. Печаль в его глазах была зеркальным отражением ее собственной печали. Теперь он не хотел встречаться с ней взглядом и не прекращал теребить свое одеяло. Это одеяло состояло из разноцветных квадратиков, и Руби заметила слова, вывязанные на одном из уголков.
«Шейну с любовью».
– Твоя мать? – спросила она, и, возможно, этот вопрос был немного слишком личным. Может быть, до нее дошли слухи в школе о том, что мать Шейна исчезла однажды ночью. Только что была из плоти и крови, а потом превратилась в пар.
А потом в ветер.
– Она сделала по одному одеялу для каждого из нас, – ответил он, загибая уголок одеяла, чтобы Руби не было видно имени на нем. Она поняла, что сидит на одном из квадратов, и вытащила его из-под себя, из чувства уважения.
– А она… – голос Руби замер, она не знала, как закончить предложение.
– Она ушла.
– Ох. – Один удар сердца. – Мой отец тоже ушел.
– Вот как? – Шейн провел рукой по волосам. – Я, гм, я говорил в переносном смысле.
Сердце Руби дало сбой. Замерло, потом забилось быстрее, чтобы возместить паузу. На секунду ей показалось, что она может все ему рассказать. Мрачную, грязную правду о той ночи, когда исчез отец. Но хоть Руби уже побывала в роли жертвы по сценарию Паркера, она терпеть не могла говорить так о себе. Будто мальчики могли опутать ее своей липкой паутиной и заставить делать все, что они захотят. Удушить ее. Пить из нее кровь по капле. Она вырвалась из отцовской паутины, и она вырвется из паутины Паркера, с помощью Шейна или без нее.
В данный момент ей хотелось помочь ему.
– Ты должен рассказать мне о своей матери, – сказала она.
– Должен? – Шейн поднял одну бровь. – И почему же?
– Потому что тебе не нужно носить в себе эту тяжесть. – Руби сжала его руки. – Поверь мне, я много месяцев жила с ощущением, будто мне на грудь сел слон. И все это время я винила в этом Паркера, думала, что он меня преследует…
– Он тебя преследует.
Руби кивнула, вернее, дернула головой, это движение больше напоминало движение марионетки, чем человека.
– Паркер – это Паркер. Это его дело. Но я держала это в тайне. Я хранила это в тайне ради него и даже не понимала этого, пока не проговорилась. – Она подняла глаза и встретилась взглядом с Шейном. – Поэтому расскажи мне о своей маме.
Он рассмеялся, но его смех быстро стих.
– Она любила водить нас в цирк, – начал он. – И рассказывала нам о животных, а когда Бри заволновалась, что канатоходцы упадут, она сказала ей, что у них есть невидимые крылья. – Он с трудом сглотнул, теребя потрепанный край своей майки. Она была черной, как его волосы, и Руби хотелось снять ее с него, чтобы самой надевать ее в постель на ночь. Но она сидела неподвижно и молча слушала его. – Потом мы повзрослели, и она начала читать нам о том, как плохо обращаются с животными. Сказала, что видит дырки в крыльях канатоходцев. Однажды, когда мне было восемь лет, я зашел к ней в комнату, готовый ехать, а она лежала в постели еще в ночной сорочке.
– Она была…
