– А что? – бодро возразил Кречет. – Народ
понимает, как надо, только делать лень. Когда я стаскиваю его с печи, ворчит и
ругается, но понимает, что так надо. Детей они еще могут заставить мыть руки,
чистить зубы, ходить в школу, а кто заставит их?
Коган сказал значительно:
– Отец народа!
Кречет, набычившись, смотрел, как министр финансов кладет в
крохотную чашку кусок сахара за куском, ставя страну в зависимость от
сахароносной Украины:
– Я еще не встречал еврея, чтобы не измывался над
президентом. Эх, построить бы тебя, Коган, в две шеренги... а еще лучше –
вывести в чисто поле, поставить к стенке да шлепнуть к вашей богоматери!
– Она не наша, а ваша, – ответил Коган ничуть не
обескураженный, – а займов Запад не даст, если вот так бедного еврея к
стенке, да еще в чистом поле в три шеренги квадратно-гнездовым способом...
– Запад – только одна из четырех частей света, –
ответил Кречет медленно. Он взял чашку, поднес к губам. – А мы открыты
всем. На Западе сейчас просто хотят жить. Как можно легче, как можно проще, без
усилий. Не сушить мозги на проблемами... США – это настоящее торжество
демократии! Торжество чаяний народа. А народу, как мы знаем, всегда плевать на
высокое, благородное, возвышенное... Для цивилизации не страшно, хотя печально,
что целый народ оказался в тупике, не страшно и то, что еще один народ обречен
на вымирание и поглощение другими... но недопустимо, когда этот народ пытается
свой образ скотской бездумной жизни распространить на другие народы!
Я проигнорировал бутерброды, налегал на сладкие пирожные, у
меня от сладкого мозги работают лучше. Поперхнулся горячим кофе, когда Кречет
заметил:
– Что-то наш футуролог молчит, если не считать этого
странного треска и визга за его ушами...
Я торопливо прожевал, заговорил сипло, постепенно прочищая
горло:
– Началось с того дня, когда заявили, что каждый
человек – это собственный мир, это целая вселенная. Заявлено было в
политических целях, чтобы всякие там кречеты не обращались с людьми как с
винтиками, чтобы в мире наконец-таки утвердился закон, при котором человеческая
жизнь признавалась драгоценной, невосполнимой, и что, мол, с потерей каждого
человека все человечество теряет невосполнимо много... Понятно, чтобы
выровнять, надо перегнуть в другую сторону. Перегнули. Утвердили. Теперь жизнь
каждого труса, подлеца, хуже того – преступника, считается столь драгоценной, с
потерей которой человечество... и так далее.
– Верно, – буркнул Яузов. – Хоть вы не
служили, а рассуждаете... Да-да, рассуждаете.
– Спасибо, – поблагодарил я. – С обществом то
же самое. Обществами! Сектами. Группами. Сексуальными меньшинствами. И
прочим-прочим. По нашей нынешней логике нельзя разрастающуюся раковую опухоль
лечить, а уж тем более – оперировать, ибо нарушение прав человека и т.д. Пусть
лучше подохнем все, все человечество, но зато останемся верны принципам...
забывая, что нет вечных принципов, нет непогрешимых, ибо иные времена – иные
правы. Тот мир, который знаем, разрушен. Я говорю... о главном. Включая
телевизор, человечек смотрит фильмы, где наемные убийцы оказываются
благородными героями, где проститутки чище и возвышеннее простых честных
женщин, где правда на стороне бандитов... Вы этого еще не заметили?
Яузов сказал сумрачно:
– Для меня это значит лишь, что криминальный мир
подчинил себе уже и все СМИ, литературу, кино.
Коган предложил очень серьезно:
– Р-р-р-р-растрелять бы парочку писателей, а то и
киношников... Всяких там лауреатиков каких-то Оскаров или Ник.
– И что вы предлагаете? – спросил Кречет сумрачно,
на выпад Когана внимания не обращал, какой из него еврей, если не в оппозиции.
Я развел руками:
– Не хочется выглядеть дураком, но все же могу
порекомендовать только наш курс. Петр прорубил окно в Европу, но оттуда сейчас
воняет страшно. Пора прикрыть, а прорубить окно на Восток. Оттуда во все щели и
так веют свежие чистые ветры.
– Не простудиться бы, – сказал Коган намекающе.
– Лучшее средство от насморка, – сказал Кречет
холодно, – гильотина. Что ж, поехали дальше.
– Чуть помедленнее, кони, – сказал Коган уже
совсем серьезно, – чуть помедленнее!
* * *
Краснохарев неспешно вытирал рот, он все делал неспешно.
Глубоко спрятанные глаза под нависшими надбровными дугами иногда поблескивали,
будто там безуспешно чиркали зажигалкой без бензина.
– А что скажет Илья Парфенович?
Министр ФСБ пожал плечами:
– Пока ничего.
Краснохарев сказал с неудовольствием:
– Как-то странно отвечаете, Илья Парфенович. Вы
как-никак перед светлым... ну, я в переносном смысле, ликом президента. А вас
спрашивает народ... в нашем, так сказать, если так выразиться, лице.
Министр ФСБ буркнул:
– Это не дело – раскрывать наши тайны. Здесь болтун на
болтуне. А болтун...
– Находка для врага, – выпалил все знающий Коган.
– Вот-вот, – согласился министр, – коган на
когане ездит, все коганами кишит, а я вам тут все выложу? Могу сказать только,
что их разведка что-то задергалась. Вчера по Интерполу выдали крупную партию
наркотиков, что через нашу страну пойдет, сегодня утром поступила информация по
каналам американской разведки, что какие-то террористы готовятся перейти горы в
Таджикистане...
Коган воскликнул:
– Так это же здорово! Когда шпионы не дерутся, а
помогают друг другу...
Министр покачал головой:
– Такие подарки неспроста. Когда вот так изо всех сил
оказывают услуги, я начинаю оглядываться. То ли стукнут, то ли не хотят, чтоб я
принял услуги другого...
Краснохарев звучно крякнул:
– Тепло.
Кречет спросил напряженно:
– Вы хотите сказать, что там, за бугром, в их мозговом
центре стратегических сценариев, учтен и такой вариант... который почти всем
россиянам кажется немыслимым?
Министр замялся, его взгляд отыскал меня, в нем была просьба
о помощи.
– Он кажется немыслимым и американцам, – ответил я
за него. – Почти всем... кроме небольшого, как вы говорите, мозгового
центра. А те наверняка просчитали и этот. Сперва как некую интеллектуальную
игру типа «А что, если...», а потом сами насторожились, ибо расстановка сил в
мире сразу бы изменилась. Их хваленая Америка оказалась бы в заднице, а Россия,
получив приток золота в этот тяжкий период перехода, быстро вернула бы себе
былую экономическую, военную и интеллектуальную мощь. Да что там вернула!
Понятно, что исламская Россия стала бы в десятки раз мощнее бывшего СССР, ибо
если приказы компартии человек выполнял из-под палки, то заветы Мухаммада в самом
деле находят отклик в сердце...
