Никто не должен был понять, что я чувствую, глядя, как Арн садится во внедорожник в компании с незнакомым мне человеком в камуфляже. Готтлиб сейчас наверняка наблюдал и за отъездом Арна, и за мной — мне следовало выглядеть доброжелательной, а не печальной.
Никто не должен был понять, что в душе у меня все рвалось и звенело от тоски. Возможно, я вижу Арна в последний раз. Я до сих пор чувствовала его запах, кожа помнила прикосновение его губ и пальцев, я все еще принадлежала ему — а он мне.
Это было моим. Я никому не позволила бы отнять у меня это чувство.
Внедорожник вывернул со стоянки, выехал на дорогу и вскоре исчез за деревьями. Я сделала последний глоток кофе и подумала, что надо бы еще раз подойти к автомату. Надо было успокоиться, чтобы потом сделать все, что нужно, с Эвгой. Отключить все системы безопасности и обезвредить персонал.
Идеальная работа для двух женщин.
Я выбрала капучино, нажала на кнопку, и автомат тихо зашумел, готовя кофе. В тот момент, когда я забирала стаканчик, кто-то вкрадчиво шепнул на ухо:
— Уже скучаешь в разлуке?
Я сжала пластик слишком сильно, горячий кофе плеснул на пальцы. Зашипев от боли, я выпрямилась и обернулась: передо мной стоял Ульрих и выглядел так легко и беспечно, словно мы были где-нибудь на курорте. Даже рубашка у него была не белая, как было принято в «Имаго», а яркого цвета фуксии.
— А я должна скучать? — холодно спросила я. Ульрих пожал плечами.
— Конечно. Так полагается, когда расстаешься с любимым человеком. А у вас вроде все… — он сделал паузу, подбирая слово, но так его и не сказал.
— Ты что-то хотел, Ульрих? — поинтересовалась я. — У меня нет времени для болтовни, извини.
Ульрих приблизился вплотную, и выражение его лица мне не понравилось. «Если что — плесну ему кофе в физиономию», — подумала я, и он спросил:
— А чем ты собираешься заниматься? Доктор Готтлиб дал тебе несколько дней для восстановления, но… Вряд ли ему понравится, что вы собираетесь сделать.
Так. Не знаю, как Готтлибу, но мне такой поворот точно не нравился. Надо было потянуть время, понять, что знает Ульрих. Ох, дьявольщина!
— С чего же ты решил, что мы что-то собираемся сделать? — улыбнулась я. Если сейчас ведется запись нашего разговора, то он может закончиться под аппаратом в кабинете Готтлиба. Или в лаборатории, где меня разберут на части.
— А разве вы не за этим сюда приехали? — улыбка Ульриха стала совершенно очаровательной, но в голосе зазвенел металл. — Брось, Инга, я все знаю.
Я прошла к одному из мягких белых кресел в холле, села и сказала:
— Мне кажется, ты пытаешься меня запугать. Верно?
Ульрих сел напротив и ответил:
— Если бы я пытался тебя запугать, то мы говорили бы не здесь. А ты понимаешь, как я умею говорить, когда мне нужна правда.
Я понимающе кивнула. Уточнила:
— Нас слышат?
Вряд ли Ульрих ответил бы мне правду. Но мне важны были не слова, а выражение лица, движение глаз и мелкие жесты — именно они и открывают истину.
— Нет, конечно, — нахмурился он, и я поняла, что куратор не врет. — Я что, похож на идиота?
Я усмехнулась. Видимо, кое-кто решил прокрутить собственные делишки за спиной Готтлиба. Посмотрим, как это может помочь нам с Арном.
— Хорошо, давай говорить открыто. Где именно я прокололась?
Ульрих усмехнулся.
— Тем, что поставила Хаммону блок. Я чувствую, что это твоя работа, и не могу к нему пробиться, — ответил он. — И не могу его вернуть. Значит, он тебе зачем-то нужен.
Я невольно ощутила какую-то холодную, мстительную радость.
— Хорошо, — вздохнула я. Сейчас надо было сделать вид, что я в каком-то смысле признаю свое поражение. — И что мы с этим будем делать?
Ульрих прикрыл глаза. Разговор ходил вокруг да около, и это стало его утомлять.
— Зависит от того, чего именно мы все хотим, — ответил он. — Вы с Арном — спасти его мать и сестру и выжить при этом. Я — сохранить все, что приобрел.
Вот, значит, как. Ульрих почувствовал, что запахло жареным, и решил спасаться. Хитер, хитер… впрочем, простачок на его месте не прожил бы и недели. Я сделала глоток из стаканчика — кофе показался каким-то безвкусным — и ответила:
— Разумно. Что ж… тогда слушай.
Сейчас у меня не было другого выхода. Конечно, Ульрих мог бы отвести меня к Готтлибу после такого откровенного и подробного рассказа — допустим, чтобы выслужиться перед ним. Но я чувствовала, что он не сделает этого.
Не только мы, ведьмы, стремимся спасаться и выживать. У инквизиторов, несмотря на их силу и власть, есть такой же инстинкт.
Я говорила десять минут. Ульрих спокойно слушал, и со стороны наша беседа напоминала милый и неторопливый разговор старых знакомых. Когда я закончила, то Ульрих сходил к автомату за кофе и шоколадным батончиком и сказал:
— Если тебя спросят, то мы с тобой обсуждали поездку на море. Я такой милый и добрый, что хочу тебя туда свозить.
Море? Я с трудом сдержала горькую усмешку. После нашего вечернего разговора с Арном это прозвучало как издевка.
— Хорошо, — кивнула я. Заклинание, которое сейчас окутывало нас, наверняка трансформировало слова в какую-нибудь светскую болтовню.
— Как вы собираетесь нейтрализовать систему безопасности? — поинтересовался Ульрих.
— Мы с Эвгой работаем над этим, — уклончиво ответила я. Ульрих зашуршал оберткой батончика и сказал:
— Хорошо. Давай договоримся так. Вы с Виландом и его семейством сохраняете мне жизнь. Я помогаю тебе избавиться от охраны и сделаю так, что вам никто не помешает, — он усмехнулся, покачал головой. — Мир без ведьм, надо же. Мне такое и в голову бы не пришло.
- А что пришло бы? — поинтересовалась я. Надо же, какого неожиданного сообщника подсунула мне судьба!
— Ну допустим, сжечь этот лес вместе с центром, — ответил Ульрих. — Нанести точечный удар со спутника, у меня ведь тоже есть друзья среди военных. Но ты права, надо менять саму основу.
