Нет, не так выглядели чувствительные, много думающие авторы песен в Америке семидесятых годов. И вообще нормальные люди в Америке семидесятых так не выглядели.
И второе очень четкое воспоминание о том концерте. Вглядываясь со сцены в зрителей, я вдруг с ужасом осознал, что во втором ряду сидит Леон Рассел. Никаких других звезд я не заметил, но его не узнать было нельзя. Вид впечатляющий: серебряная грива волос и длинная борода обрамляют мрачное, ничего не выражающее лицо. Я все время возвращался взглядом к Леону, хотя внутри у меня все переворачивалось от страха. До этого момента выступление проходило хорошо – Ди и Найджел совсем освоились, мы могли расслабиться, немного поимпровизировать, порастягивать песни. Но, обнаружив Леона, я начал нервничать так же сильно, как в отеле, когда все уехали в Палм Спрингс. Вспомнился детский кошмарный сон – ты сдаешь экзамен и вдруг обнаруживаешь, что на тебе нет не только штанов, но и нижнего белья. Так и здесь: ты играешь на самом важном в твоей жизни концерте и видишь в зале своего кумира, который смотрит на тебя с каменным лицом.
Надо было успокоиться. Сделать что-то, чтобы выкинуть Леона Рассела из головы. Я вскочил на ноги и пинком отбросил табуретку. Стоя на полусогнутых, начал бить по клавишам в стиле Литл Ричарда. Потом опустился на пол, балансируя на одной руке и играя другой, а голова при этом у меня находилась под роялем. Потом я поднялся и рывком встал в стойку на руках прямо на клавишах. Судя по шуму в зале, к такому зрители тоже не были готовы.
После концерта я в смятении стоял в битком набитой шумной гримерке. Шоу прошло на удивление хорошо. Все из Британии были довольны. Норман Винтер говорил с такой скоростью и с таким бешеным воодушевлением, что его речь по дороге из аэропорта показалась мне примером лаконизма. Сотрудники «Уни Рекордз» все время приводили каких-то людей знакомиться. Журналистов. Знаменитостей. Куинси Джонса
[102]. Жену Куинси Джонса. Детей Куинси Джонса. Кажется, он взял с собой всю семью – в тот момент я плохо соображал.
И вдруг я застыл. Где-то за плечами бесконечной родни Куинси Джонса, у входа в гримерку, я увидел Леона Рассела. Проталкиваясь в толпе, он шел прямиком ко мне с тем же непроницаемым лицом: человек, который получил удовольствие от концерта, так не выглядит. Черт. Я пропал. Сейчас он объявит всем, что я – пустое место. И что я вообще не умею играть на клавишных.
Он подошел, пожал мне руку, спросил, как дела, – негромко, с мягким оклахомским выговором. Потом сказал, что я играл великолепно, и предложил поехать вместе с ним в тур.
Следующие несколько дней промелькнули как лихорадочный сон. Мы отработали еще несколько концертов в «Трубадуре», всегда с полным аншлагом, и играли прекрасно. Приходили знаменитости. Каждый вечер я залезал в сумку с одеждой из «Мистер Фридом» и надевал все более и более фантастические наряды, пока не обнаружил, что стою перед звездами рока и законодателями мод в серебряных велосипедках, с голыми ногами и в футболке с сияющей блестками надписью ROCK AND ROLL. Леон Рассел снова зашел ко мне в гримерку и поделился домашним рецептом лечения сорванных связок – как будто мы уже были старыми друзьями. «Уни Рекордз» свозила нас в Диснейленд, я купил целую охапку дисков в магазине «Тауэр Рекордз» на бульваре Сансет. Музыкальный обозреватель газеты «Лос-Анджелес Таймс» Роберт Хилберн написал о нас статью. «Возрадуйтесь! – так она начиналась. – На небосклоне рок-музыки, переживающей в последнее время довольно унылый период, зажглась новая звезда! Это Элтон Джон, англичанин двадцати трех лет, чей дебют во вторник вечером в «Трубадуре» прошел блистательно – во всех смыслах». Черт возьми! Слова Боба Хилберна значили очень много. Я знал, что он собирается на концерт, но понятия не имел, что он собирается о нем писать. Сразу после выхода статьи на Рэя Уильямса посыпались предложения от американских промоутеров. Было решено продлить наше пребывание в Штатах и отыграть еще несколько концертов в Сан-Франциско и Нью-Йорке. Я постоянно давал интервью. Альбом Elton John звучал на всех FM-радиостанциях. Одна из них, KPPC из Пасадены, разместила в «Лос-Анджелес Фри Пресс» рекламу, где в буквальном смысле благодарила меня за приезд в Америку.
Всем известно, что слава, особенно внезапная, – это нечто пустое, преходящее и вместе с тем опасное. Ее темная дурманящая власть неспособна заменить истинную любовь или настоящую дружбу. Но если ты страшно стеснителен и отчаянно нуждаешься в одобрении и если все детство ты старался быть невидимкой, чтобы не спровоцировать истерику матери или гнев отца… Вот тогда, должен признаться, провозглашение тебя «будущим рока» в «Лос-Анджелес Таймс» и дифирамбы твоих кумиров явно идут на пользу – и многое меняют. В качестве доказательства представляю вам Элтона Джона, девственника двадцати трех лет, парня, который ни разу никого еще не «склеил».
31 августа 1970 года, Сан-Франциско, где в ближайшие дни мне предстоит отыграть еще один концерт. Я в концертном зале «Филлмор» слушаю фолк-рок-команду Fairport Convention – друзей по несчастью, а именно, по фестивалю в Крамлине, и общаюсь с владельцем заведения – легендарным Биллом Грэмом, который хочет, чтобы я выступил в его нью-йоркском концертном зале «Филлмор Ист». Но я не могу сосредоточиться ни на Fairport Convention, ни на Билле Грэме. Потому что решил, что сегодня – та самая ночь. Я должен кого-то соблазнить. Ну или пусть меня соблазнят. Не важно, то или другое – оба варианта подходят.
Немногим раньше я узнал, что Джон Рид находится здесь же, в Сан-Франциско, – он прилетел на празднование десятой годовщины основания «Мотаун Рекордз». Мы встречались в основном в компании Тони Кинга, но пару раз я заходил к нему в EMI. И какие бы флюиды я ему ни посылал – или надеялся, что посылаю, – он никак не реагировал. Наверное, думал, что я заглядываю к нему в кабинет за синглами в стиле соул или чтобы передать мои собственные записи.
Но это было тогда.
Воодушевленный событиями прошедшей недели, я набрался смелости, узнал, где остановился Джон, и позвонил ему. Затаив дыхание, рассказал про все, что произошло в Лос-Анджелесе, а потом, как можно более небрежно, предложил встретиться: «Я живу в «Мияко», небольшом симпатичном отеле в японском стиле неподалеку от зала «Филлмор». Может, выпьем по бокалу как-нибудь вечером?»
Концерт в «Филлморе» закончился, и я пошел за кулисы, чтобы поздороваться с Fairport. Мы немного выпили и поболтали, я откланялся и в одиночестве отправился в свой отель. Не успел я войти в номер, как зазвонил телефон: «Сэр, мистер Рид ожидает вас у стойки консьержа».
О господи. Вот и оно.
четыре
После той ночи в Сан-Франциско все закрутилось очень быстро. Неделей позже я был уже в Филадельфии и давал интервью. Мне позвонил Джон, который к тому времени вернулся в Англию. В офисе Би-би-си он столкнулся с Тони Кингом, рассказал ему о том, что случилось, и о наших планах на будущее. Тони сперва изумился: «Редж? Редж – гей? И вы собираетесь жить вместе? В смысле, жить вместе как пара?» – а потом начал насмехаться, узнав, что я не хочу афишировать наши отношения с Джоном: «Что значит – не хочет афишировать? Он же с тобой! Каждый, кто заходил хотя бы в один лондонский гей-клуб, все о тебе знает! Да Редж с тем же успехом может приколотить у себя над окном неоновую вывеску: «Я – ГЕЙ».
