Гас мою идею не поддержал. Дейви – превосходный гитарист, но играет только на акустических инструментах, объяснял Гас. Он не владеет даже электрогитарой, и команда Magna Carta, в которой он играет, работает в стиле сельский фолк, которого в репертуаре Элтона Джона почти нет.
Аргументы Гаса звучали убедительно. Но я их проигнорировал и все равно предложил Дейви работу. Последние два года научили меня прислушиваться к интуиции: иногда именно она решает все. Ты можешь вкалывать до седьмого пота, тщательно все планировать, но наступает момент, когда нужно довериться шестому чувству или, говоря иначе, судьбе. Что, если я бы не отозвался на рекламное объявление «Либерти Рекордз»? Или успешно прошел прослушивание и мне не вручили бы тексты Берни? Что, если бы в DJM не пришел работать Стив Браун? И Дик Джеймс не проявил настойчивость, когда я кричал, что поездка в Америку – дурацкая идея?
Во Франции, в шато д’Эрувиль
[121], наш следующий альбом мы записывали уже вместе с Дейви. Я многое изменил, и многое происходило в первый раз. Впервые мы попробовали записать альбом не со студийными музыкантами, а с гастрольной группой. Дейви впервые взял в руки электрогитару. Впервые у нас появились средства для работы над альбомом за границей, в студии, которая находится в жилом доме. Но я чувствовал себя очень уверенно. Незадолго до отъезда во Францию я официально изменил имя на «Элтон Джон» – Элтон Геркулес Джон. Вторые имена я всегда считал немного нелепыми, и вот теперь совершил самый что ни на есть нелепый поступок – взял себе второе имя, позаимствовав его у лошади, на которой ездил герой-голодранец в сериале «Степто и сын». Мне до смерти надоела шумиха, которая поднималась в магазинах – кассиры узнавали меня, но не имя в моей чековой книжке. И все же мой шаг был скорее символический, нежели продиктованный практичностью: я окончательно, бесповоротно и официально распрощался с Реджем Дуайтом и стал тем, кем должен быть. Позже выяснилось, что все не так просто, как кажется. Но в тот момент я чувствовал, что поступаю правильно.
Меня привлекала идея работы в шато, хотя у замка была специфическая репутация. Ходили слухи, что там обитают призраки, к тому же местные начали с опаской относиться к арендаторам замка после того, как снимавшие его The Grateful Dead
[122] предложили устроить для сельских жителей бесплатный концерт, а потом решили расширить горизонты сознания публики и подали им напитки, приправленные ЛСД. Но само по себе здание шато, построенное в XVIII веке, было очень красивое; в конце концов, мы даже назвали в честь него свой альбом: Honky Château. Сочинять музыку в таком живописном месте – одно удовольствие.
Я не из тех музыкантов, у кого в голове постоянно звучат мелодии. Я не вскакиваю по ночам и не бегу к роялю, если меня вдруг посетит вдохновение. Если честно, в свободное от написания музыки время я вообще ни о чем таком не думаю. Берни пишет текст, отдает его мне, я читаю, беру пару аккордов, а потом что-то случается – и ноты сами собой слетают с моих пальцев. Муза, бог, удача: назовите как угодно, я сам не знаю, что это. Зато я точно знаю, куда поведет меня мелодия. Иногда песня пишется быстро – столько же времени, сколько вы ее потом слушаете. Sad Songs (Say So Much) – как раз такой случай: я сел за фортепиано, прочитал текст и тут же сыграл музыку – почти такую же, какая она сейчас в записи. Иногда времени уходит чуть больше. Если прошло минут сорок и мне не нравится то, что получилось, я сдаюсь и перехожу к другому тексту. На некоторые стихи Берни мне так и не удалось написать музыку. Например, у него есть прекрасный текст The Day That Bobby Went Electric, он о том, как человек впервые слушает Subterranean Homesick Blues Боба Дилана. Но я не смог нащупать мелодию, которая звучала бы так, как надо, хотя совершал четыре или пять попыток. Вместе с тем со мной никогда не случалось того, что сейчас называют «авторским ступором»; я не сидел с текстом Берни, не в состоянии вымучить ни одной ноты. Не знаю почему. Не могу объяснить, да и не хочу. На самом деле я даже рад, что объяснений нет, – именно в спонтанности для меня заключается смысл творчества.
Берни привез в шато пишущую машинку, мы расположили инструменты в гостиной-столовой, как в студии. Написав тексты, Берни оставлял их для меня на фортепиано. Я просыпался рано утром, шел в столовую, читал тексты и за завтраком сочинял музыку. В первое утро в шато к тому времени, как группа спустилась со второго этажа в поисках съестного, я уже успел написать три песни: Mona Lisas And Mad Hatters, Amy и Rocket Man.
Как только Дейви убедился, что его не разыгрывают как новенького и что я действительно написал три песни, пока он спал, он взял гитару и попросил меня еще раз сыграть Rocket Man. Он не стал добавлять соло или делать еще что-то, обычно свойственное ведущим гитаристам группы. Он взял слайд
[123] и начал играть отрывистые одиночные ноты – они легко и гармонично парили вокруг мелодии, как бы обхватывая ее. Это было прекрасно. Как я и говорил: иногда интуиция важнее всего, и надо просто довериться судьбе.
Остальные участники группы давно сыгрались, так что между нами установилось нечто вроде телепатической связи: они чутьем угадывали, что именно делать, никаких указаний не требовалось. Фантастическое ощущение: сидеть вместе в столовой прекрасного шато, слушать песню, которая витает в воздухе и постепенно обретает формы, пробовать новые идеи и точно знать, что они правильные. В моей жизни случались периоды, когда музыка становилась способом скрыться от реальности – все вокруг рушилось, и только музыка оставалась единственным прибежищем. Но не тогда в шато – двадцатичетырехлетний, добившийся успеха, спокойный, нашедший свою любовь, – я не хотел никуда бежать. Более того: завтра нас ждал выходной, и я собирался в Париж, намереваясь полностью опустошить бутик Ива Сен Лорана.
пять
В 1972 году мы с Джоном переехали из Лондона в Сюррей, в городок Вирджиния Уотер. Квартиру с одной спальней сменили на более просторное жилье: купили бунгало с тремя спальнями, собственным бассейном и комнатой отдыха, оборудованной на бывшем чердаке. Я назвал новый дом «Геркулесом» в честь моего второго имени. Берни и Максин – они поженились в 1971-м – поселились в доме неподалеку; мама и Дерф, которые тоже наконец поженились, нашли жилье на одной улице с нами и присматривали за бунгало, когда мы были в отъезде. Этот район Англии называют «территорией биржевиков». Унылое прозвище, сразу представляешь себе скучное провинциальное существование. Но это совсем не так. Во-первых, в десяти минутах от нас жил Кит Мун, что обеспечивало житье не только не скучное, но довольно непредсказуемое. Кит был замечательным музыкантом и человеком, но его рацион, состоящий из определенных химических препаратов, привел к тому, что он полностью утратил представление о времени. Мог явиться без предупреждения в полтретьего ночи, явно не в себе и обычно в компании Ринго Старра, еще одного местного резидента. И при этом искренне изумлялся, что в это время суток поднял вас из постели. Или, опять же без предупреждения, материализовывался на подъездной аллее в семь утра в Рождество в «Роллс-Ройсе»-кабриолете с опущенным верхом и включенным на полную громкость альбомом Greatest Hits группы The Shadows.
