Материальные вещи неспособны заменить любовь или личное счастье. Для того чтобы это понять, не нужен психолог. Я провел множество тоскливых одиноких ночей в роскошных домах в окружении дорогих и красивых предметов и все выводы давно сделал сам. Настоятельно не рекомендую заниматься шопингом после трехдневного кокаинового трипа, если, конечно, не хотите наутро проснуться в комнате, заваленной пакетами с разным дерьмом, которое вы даже не помните, как покупали. Или, как в моем случае, обнаружить, что вчера вы приобрели трамвай. Нет, не игрушечный. Настоящий трамвай. Мельбурнский трамвай класса W2 c прицепным вагоном. И вот теперь голос в трубке сообщает вам, что покупка будет отправлена из Австралии в Англию, но к вашему дому ее можно доставить, только прикрепив тросами к двум вертолетам «Чинук».
Так что я первым готов признать, что, размахивая кредиткой, порой принимал поспешные решения. Наверное, я бы как-то смог прожить без мельбурнского трамвая в моем саду и уж точно – без модели тиранозавра в полный рост, которого я предложил забрать у Ринго Старра под конец одной долгой ночи. Ринго тогда продавал свой дом, и огромная фигура допотопного чудовища во дворе смущала потенциальных покупателей. Но для меня, сколько я себя помню, коллекционирование всегда было приятным умиротворяющим занятием; мне нравилось изучать историю вещей, которые я собираю, будь то магнитофонные записи, фотографии, одежда или предметы искусства. Так я отношусь к этому сейчас, независимо от того, что происходит в моей личной жизни. Коллекционирование успокаивало меня, когда я был одинок и скитался в поисках пары, но точно так же оно меня радовало, если я был доволен и чувствовал себя любимым. Я знаю, то же самое ощущают и другие – например, коллекционеры моделей железных дорог, виниловых пластинок или марок. Мне повезло, у меня, в отличие от многих, есть деньги для того, чтобы удовлетворять свою страсть. Но эти деньги заработаны тяжелым трудом, и, если кто-то считает, что я трачу непомерно много на сущие глупости, боюсь, это их проблема. Виноватым я себя точно не чувствую. Возможно, это зависимость, но я долгие годы страдал от зависимостей куда более опасных, чем покупка столового белья или фотографий. И потом – шопинг делает меня счастливым! Представляете, в чулане моего дома в Атланте хранится целая тысяча свечей. Наверное, это чересчур. Но зато мой чулан – самый ароматный чулан в мире.
Не только одни мои покупательские привычки приобретали новый размах. Все вокруг словно становилось больше, громче и ярче. Мы с Берни не ожидали, что сингл Rocket Man станет хитом, мы всегда считали себя прежде всего авторами альбомов. Но так уж получилось: в Британии песня заняла второе место в чартах. Так высоко прежде не поднимался ни один наш сингл, а в Штатах он и вообще стал трижды платиновым. В коммерческом плане мы вступили в новую для себя область, и это изменило нашу аудиторию. На первых рядах и у дверей гримерок начали появляться визжащие поклонницы; крича и плача, они повисали на нашем автомобиле, когда мы пытались тронуться. Довольно странное было ощущение – как будто они собирались прийти на концерт The Osmonds
[128] или Дэвида Кэссиди
[129], но повернули не в ту сторону и оказались на выступлении у нас.
Я очень много работал, возможно, даже слишком много – сметая с пути препятствия, некая неостановимая сила несла меня вперед, даже если я был вконец измотан. Летом 1972 года, прямо перед началом студийной работы над Don’t Shoot Me, I’m Only the Piano Player, я заболел мононуклеозом. Наверное, надо было отменить сессии и спокойно выздоравливать, но я отправился в шато д’Эрувиль и пахал там, как проклятый, держась на чистом адреналине. Слушая этот альбом, вы ни за что не заметите, что я тогда был болен: Daniel и Crocodile Rock звучат так, будто парень, который их поет, совершенно здоров и полон сил. Через несколько недель мы снова уехали на гастроли.
Я стремился сделать живые выступления еще более зрелищными, яркими, необычными. Начал сотрудничать с профессиональными дизайнерами одежды – сперва с Анни Риви, потом с Биллом Уиттеном и Бобом Макки. Попросил их дать волю фантазии – делайте что хотите, даже если это кажется безумием: больше перьев, больше блесток, больше кричащих цветов, и чем выше платформы, тем лучше. Говорите, вы придумали костюм, к которому на эластичных лентах прикреплены светящиеся в темноте шары? А сколько шаров? Может, добавить еще? Считаете, тогда я не смогу играть на рояле? Ну, это уже мои проблемы.
Потом мне пришла в голову идея привлечь к нашим выступлениям Ларри Смита по прозвищу Ноги из группы The Bonzo Dog Doo-Dah Band. Ноги был барабанщик и к тому же прекрасно танцевал чечетку. Мы уже работали с ним вместе на записи Honky Château – он танцевал чечетку в песне I Think I’m Going To Kill Myself, и вот теперь я решил пригласить его с нами на гастроли. С каждым разом его часть программы становилась все причудливее. Он выходил на сцену в мотоциклетном шлеме и с длиннейшим шлейфом от свадебного платья. Или являлся в компании двоих карликов, одетых в форму американских морпехов, а с потолка на них сыпалось конфетти. Еще он придумал номер, в котором мы с ним открывали рты под Singing In The Rain, а потом беседовали. Ларри наклонялся к моему роялю и вздыхал: «Эх, Элтон, хотел бы я так играть, как ты. Наверняка все парни по тебе сохнут…»
Как обычно, никто не понимал, о чем речь.
Меня попросили выступить на Royal Variety Performance
[130], и я взял Ларри с собой, из-за чего произошел большой скандал. Бернард Дельфонт, организатор шоу, не хотел, чтобы человек в мотоциклетном шлеме и свадебном шлейфе танцевал перед королевой-матерью. Я велел ему отвалить и пригрозил, что не стану выступать без Ларри, и он в конце концов уступил. Это было лучшее воспоминание о том вечере, не считая того, что гримерку мне пришлось делить с Либераче. Он, очевидно, забыл о том, как я не пожелал приветствовать публику на его концерте в «Палладиуме» пару лет назад, а может быть, не забыл, но простил меня. Он вел себя просто божественно – живое воплощение шоу-бизнеса. С собой привез бесконечное количество сундуков с одеждой. Я-то считал, что сам выгляжу довольно вызывающе: на мне был костюм из разноцветных блестящих полосок, ботинки на платформе в тон и высокий цилиндр. Но по сравнению с его половиной гримерки моя выглядела как самый захудалый отдел магазина «Маркс энд Спенсер». Его сценический костюм был усеян крошечными лампочками, которые загорались, когда он садился играть. Либераче дал мне автограф в форме рояля, а потом без умолку рассказывал фантастически смешные истории. Месяц назад, сообщил мне он, гидравлическая платформа, которая обычно очень эффектно поднимает его на сцену, сломалась на полпути. Так что ему пришлось сорок минут играть, словно из оркестровой ямы, и зрители лицезрели только его голову.
