Как выяснилось, после одной дорожки мне сразу требовалась другая, таким был мой стиль употребления кокаина. Я не стал наркоманом, который не может подняться с постели, не нюхнув, или которому кокс необходим каждый день. Но если я начинал нюхать, то не мог остановиться – пока не убеждался, что нигде поблизости больше нет порошка. Довольно быстро я понял, что должен поручить кому-то – личному ассистенту или помощнику группы – следить за моими запасами кокаина. Не потому, что я такая превеликая звезда, и не из боязни быть уличенным в хранении наркотических веществ. Просто сам я не мог себя контролировать – то, что оставлено на вечер, к пятичасовому чаю уже давно бы испарилось. Мои аппетиты были невероятны – настолько, что в наших кругах об этом начали ходить слухи. Невелико геройство для рок-звезды, проводящей уйму времени в Лос-Анджелесе. По идее, все это должно меня остановить. Увы, следующие шестнадцать лет в моей жизни происходили такие дикие вещи, которые точно должны были заставить разумного человека задуматься о том, что пора бросать наркотики. Но в том-то и проблема: я уже не был разумным человеком, поскольку сидел на кокаине. Ты можешь говорить себе, что у тебя все в порядке, ведь наркотики никак не мешают твоей карьере. Но, нюхая кокаин, ты теряешь способность мыслить реалистично. Ты становишься непредсказуемым, безответственным, до предела эгоцентричным, и только твои желания для тебя закон. Таков этот путь, или, лучше сказать, скоростное шоссе. Кокаин на самом деле – страшная вещь.
Выбрав судьбу кокаиниста, я принял самое неверное решение в жизни, хотя тогда этого не понимал. В то время у нас с Джоном начались серьезные проблемы. Я уже говорил, что был чудовищно наивен и не знал, как обычно складываются отношения в гомосексуальной паре. Я представления не имел, что Джон считает вполне приемлемым заниматься сексом с другими тайком от меня. Открытые отношения у геев гораздо более распространены, чем у гетеросексуальных пар, но я такой жизни не хотел. Я любил Джона. Он знал это, но не прекратил вступать в случайные связи, а просто начал лгать. Это часто приводило к неловким ситуациям. Например, во время вечеринки у режиссера Джона Шлезингера в Лос-Анджелесе он внезапно куда-то исчез. Я отправился на поиски и обнаружил его на втором этаже в спальне в постели с другим мужчиной. В другой раз я был на гастролях, и мне позвонила мама: она пошла проверить, все ли в порядке у нас в доме в Вирджиния Уотер, и оказалось, что Джон в мое отсутствие устроил там секс-вечеринку. Я выдвигал обвинения, мы сильно ссорились, потом, когда я успокаивался, он повторял все снова. Или, что еще хуже, изобретал новый вариант измены, как будто специально хотел довести меня до истерики. Помню, на какой-то кинопремьере он подцепил знаменитую телеактрису и завел с ней роман. С ней. Значит, теперь он трахается и с женщинами. И как мне воспринимать такой поворот в наших отношениях?
Все повторялось снова и снова, и это было ужасно. Я проводил половину свободного времени в слезах из-за его поступков, но на него это никак не действовало. Так почему я не расстался с ним? Отчасти потому, что любил. Я с ума сходил по Джону, а когда человек, которого ты так любишь, тебе изменяет, ты начинаешь придумывать ему оправдания – снова и снова. Ты обманываешь себя, говоришь, что он поступил так в последний раз и больше это не повторится. К тому же Джон по-своему тоже любил меня, просто не умел держать пенис в штанах.
И еще я боялся его. Яркий темперамент Джона легко превращался в жестокость, особенно если он был пьян или под кокаином. Иногда приступы ярости выглядели смешно. Помню, я позвонил в контору нашей компании «Рокет» и попросил его к телефону. Мне ответили: «О, а его сейчас нет. Он страшно разозлился и пытался швырнуть электрическую пишущую машинку в лестничный пролет, но ничего не вышло, потому что она включена в сеть и закреплена. Это его еще больше взбесило, он прокричал, что увольняет нас всех, и выбежал вон. Вот мы теперь сидим и думаем, пошел он домой или нет». Но чаще в гневе Джона не было ничего смешного. Я видел своими глазами, как он полез на кого-то с разбитым стаканом в руке на вечеринке у Билли Гаффа, менеджера Рода Стюарта. Однажды в Сан-Франциско он ударил швейцара возле отеля – они поругались из-за парковки автомобиля. Толкнул звукоинженера на глазах американских журналистов на презентации альбома Goodbye Yellow Brick Road. А в 1974 году в Новой Зеландии бросил бокал вина прямо в лицо пиарщику местного звукозаписывающего лейбла – и все потому, что на приеме, который устроили в нашу честь, кончился виски. Местная журналистка попыталась вмешаться, и Джон дал ей пощечину. Позже тем же вечером, но уже на другой вечеринке, я начал спорить с еще одним журналистом по поводу произошедшего накануне инцидента – я защищал Джона, потому что не видел, что там случилось. Джон бросился к нам из другого конца комнаты, свалил журналиста на пол и стал избивать ногами.
Утром нас обоих арестовали по обвинению в нанесении телесных повреждений. С меня обвинения быстро сняли, я заплатил штраф в пятьдесят долларов и сбежал из полицейского участка. Джон же остался в камере: просьбу об освобождении под залог отклонили. Ему предстояло провести двадцать восемь дней в тюрьме «Маунт Иден». Домой я улетел без него. Такое его поведение ничем нельзя оправдать, но в ту эпоху грань между менеджером рок-звезды и бандитом была очень хрупкой – вспомните Питера Гранта из «Лед Зеппелин». Каждую субботу вечером Джон звонил мне. В ожидании звонков я выстраивал у себя в голове такую версию событий, где он оказывался пострадавшей стороной – якобы он благородно отстаивал мои интересы. Тем более что журналистка, прежде чем он ее ударил, назвала его педерастом. Как будто это могло послужить оправданием!
Разум вернулся ко мне только после того, как Джон ударил меня самого. Мы тогда устраивали в «Геркулесе» вечеринку в модных платьях. Сейчас даже не помню, что стало причиной нашей ссоры, скорее всего очередная измена Джона, но ругаться мы начали еще до прихода гостей и распалялись все сильнее. Кричали, хлопали дверьми; разбилось прелестное зеркало в стиле ар-деко, которое нам подарил Чарли Уоттс из «Роллинг Стоунз». Джон потащил меня в ванную комнату и там ударил кулаком в лицо. Очень сильно. Я пошатнулся и едва не упал, был в таком шоке, что не мог ему ответить. Он пулей вылетел из ванной, и я посмотрел в зеркало: из носа идет кровь, на лице порезы и царапины. Я тщательно умылся и пошел встречать гостей; вечеринка началась, как будто ничего не произошло. Все веселились от души – Дерф оделся трансвеститом, Тони Кинг прибыл весь в золоте с ног до головы – как Ширли Итон в фильме «Голдфингер». Но для меня все изменилось, как будто в голове щелкнул выключатель. Я больше не собирался искать Джону оправдания. И не мог оставаться с человеком, который меня ударил.
Джон явно не ожидал от меня слов о том, что все кончено. Он переехал в Найтсбридж, в дом на площади Монпелье. Я попросил маму и Дерфа найти мне новое жилье – у меня на это просто не было времени. Почему-то я думаю, что даже после этого Джон продолжал любить меня. Я чувствовал: стоит мне только позвать его, и он сразу примчится обратно. Но я не хотел его возвращения. Пусть остается моим менеджером, и только. Баланс сил изменился: раньше он был главным, но после того, как мы разошлись, я стал более уверенным, более активным в делах. Джон работал менеджером и у других артистов, не только у музыкантов, но и у комиков – у Билли Конноли и Барри Хамфриса. Но наше сотрудничество продолжалось – я знал, что в музыке у него безошибочное чутье. Однажды утром в его кабинете на Саут Одли-стрит он попросил меня послушать запись одного из новых клиентов. И сказал, что эта песня станет величайшим хитом мирового уровня. Мы послушали, и я с сомнением покачал головой:
