– Ты же не собираешься это выпускать?
Он нахмурился:
– А что не так?
– Во-первых, она ужасно длинная. Во-вторых, это типичный китч, такого еще поискать. И название глупое.
Джон даже бровью не повел.
– Говорю тебе, – сказал он, снимая с вертушки тестовый диск с записью «Богемской рапсодии», – это будет одна из величайших композиций всех времен и народов.
Но если самая знаменитая песня группы Queen поначалу меня не впечатлила, то к Фредди Меркьюри я прикипел всей душой всецело и сразу. С первой минуты нашей встречи он понравился мне безоговорочно. По традиции у него было женское имя – Мелина, в честь греческой актрисы Мелины Меркури. Он был великолепен. Невероятно умный, настоящий мыслитель. Добрый, щедрый, великодушный и очень-очень забавный. Путешествуя по клубам с ним и Тони Кингом, – они давно дружили, – мы хохотали без умолку всю ночь. Он обожал подшучивать над людьми, доставалось всем, даже участникам Queen:
– А гитаристку ты видел, дорогуша? Нашу миссис Мэй? Видел, в чем она выходит на сцену? В сабо! В гребаных сабо! Ну и чего я добьюсь с гитаристкой, которая напяливает чертовы гребаные сабо?
Фредди насмехался и над Майклом Джексоном, которого окрестил Махалией: сомневаюсь, правда, что Майкла позабавило это имя. Гнев Фредди он навлек на себя тем, что старался развлечь его демонстрацией своего домашнего зоопарка. Историю об этом Фредди превратил в настоящее представление, которое порой соперничало с его выступлениями на концертах:
– Не поверишь, дорогуша! Эта жуткая лама! Притащиться черт-те куда в Калифорнию, чтобы повидаться с миссис Джексон! А она – опа! – ведет меня в сад, и там эта кошмарная лама. А потом еще приглашает зайти к ламе в вольер! Дорогуша, представь, я в белом костюме – и в вольере, весь в дерьме! Пришлось разораться на нее: «Черт возьми, Махалия, убери от меня эту вонючку!» О, – вздыхал Фредди, комично передергивая плечами, – это просто кошмарный сон, дорогуша.
шесть
С Джоном Ленноном меня познакомил Тони Кинг, который как раз переехал в Лос-Анджелес и занял пост генерального директора «Эппл Рекордз» в США.
Интересно, что, когда я впервые увидел Джона, он танцевал с Тони Кингом. В принципе, ничего необычного, вот только это было не в клубе и без музыки, и Тони щеголял в женской одежде, а именно в костюме королевы Великобритании Елизаветы Второй. Все это происходило в Голливуде, в «Капитол Рекордз», в новом офисе Тони – там они снимали телерекламу для готовящегося к выпуску альбома Джона под названием Mind Games, и, по причине, известной только самому Леннону, эту концепцию рекламного ролика сочли самой удачной.
Он очаровал меня сразу. Не потому что он – один из «Битлз», а значит, входит в число моих кумиров. А потому что этот «битл» считал, что танец с мужчиной, одетым в женское, да еще в костюм королевы Елизаветы, – отличная идея для рекламы нового альбома. Я подумал: ну, мы с тобой поладим. И не ошибся. Мы начали разговаривать, и мне показалось, что я знаю его всю жизнь.
Каждый раз, как я прилетал в Америку, мы проводили вместе очень много времени. Он тогда разъехался с Йоко и жил в Лос-Анджелесе с Мэй Пэнг
[137]. Я знаю, что этот период его жизни принято считать тяжелым и мрачным, но, честно говоря, ничего мрачного в нем самом я не видел. Иногда до меня доходили слухи о его студийных сессиях с Филом Спектором
[138], которые полностью выходили за рамки разумного; о том, что однажды вечером, словно обезумев, он разгромил дом продюсера Лу Адлера. Хотя в некоторых людях из его окружения чувствовалась скрытая агрессия. Например, Гарри Нилсон
[139] с виду был очень милым парнем, да еще и талантливым певцом, но стоило ему выпить лишку – и он слетал с катушек, переставал быть собой, и тогда нелишне было подумать о собственной безопасности. И, безусловно, мы с Джоном принимали очень много наркотиков, результатом чего становились дикие ночные загулы, о чем вам мог бы рассказать бедный старина Доктор Джон. Мы пошли на его концерт в «Трубадур», и он пригласил Леннона на сцену поиграть вместе. Джон в тот вечер так мощно нагрузился, что в какой-то момент начал играть на электрооргане локтями. Меня так и подмывало стащить его со сцены.
На самом деле, для того чтобы устроить безумную ночь, нам не надо было даже выходить из дома. Однажды вечером в Нью-Йорке мы окопались в моем люксе в отеле «Шерри-Незерлэнд» и занялись планомерным уничтожением огромных запасов кокаина. И вдруг кто-то постучал в дверь. Моя первая мысль была – полиция: если ты употребляешь непомерно много кокса и кто-то неожиданно стучит в дверь, ты в первую очередь всегда думаешь о полиции. Джон махнул мне рукой: мол, глянь, кто там. Я посмотрел в глазок и испытал одновременно облегчение и изумление.
– Джон, – прошептал я. – Там Энди Уорхолл.
Джон помотал головой и провел пальцем по горлу:
– Ни за что. Не вздумай открывать.
– Что? Почему? Это же Энди Уорхолл.
Стук продолжался. Джон закатил глаза.
– У него фотоаппарат с собой? – спросил он тихо.
Я снова взглянул в глазок и кивнул. Энди повсюду таскал с собой «Полароид».
– Ну конечно, – кивнул Джон. – И ты хочешь, чтобы он сфотографировал тебя с сосульками кокса в носу?
Мне пришлось согласиться, что этого я не хотел.
– Тогда, черт возьми, не открывай, – прошептал Джон, и мы вернулись к нашему занятию, стараясь не обращать внимания на то, что самый модный художник эпохи упорно продолжает барабанить в дверь.
Но, честное слово, я никогда не сталкивался с темной стороной характера Джона, о которой многие говорят, – с его агрессией, злобой, способностью больно ранить словом. Нет, я не хочу сказать, что он был святым или ангелом; я знал, что эти его черты существуют, но сам не встречался с их проявлениями. Я видел его доброту, мягкость, умение веселить других, даже познакомил с ним маму и Дерфа. Мы пошли поужинать вместе, и, когда Джон вышел в туалет, Дерф решил пошутить – снять вставные челюсти и положить Джону в стакан: специфическое чувство юмора Джона как будто передавалось другим. Господи, он был такой забавный. Все время, которое мы проводили с ним – или, еще лучше, с ним и Ринго, – я смеялся без остановки.
