семь
Я согласился дать интервью журналу «Роллинг Стоун» исключительно со скуки. Вообще-то мировое турне «Элтон Джон 1976» считалось зоной, свободной от журналистов. Я не хотел никакого освещения в прессе, потому что билеты на все даты и без того были распроданы. Но я уже просидел две недели в отеле «Шерри-Незерлэнд» в Нью-Йорке – мы играли серию концертов на Мэдисон-сквер-гарден, – и без сцены я не знал, чем себя занять.
Выбираться на улицу не хотелось. Август, на Манхэттене невыносимая жара, и толпы фанатов осаждают парадный подъезд отеля. Стоило мне появиться на горизонте – не важно, куда я собирался идти, – начиналось форменное столпотворение. На моих изумленных глазах народ, сгорая от желания приблизиться ко мне, повалил на асфальт нескольких дряхлых старушек. Но фанатов это не остановило – они рванули вперед прямо по бабулькам. Не слишком приятный побочный эффект «звездности».
Я старался чем-то себя занимать. Со мной встречались и навещали в отеле все, кого я знал в городе. Иногда по вечерам я ездил в клуб «12 Уэст». Однажды побывал на радиостанции WNEW – там меня угостили шампанским, но очень скоро пожалели о такой невероятной щедрости: едва начался эфир, я немедленно выложил все, что думаю о рок-критике Джоне Роквелле, который высказался обо мне примерно так: «Могу поспорить, у него ноги воняют и рыльце в пушку». И еще я ходил по магазинам. Правда, психотерапевтическое действие шопинга почти утратило свою силу: я купил часы с кукушкой, из которых вместо кукушки каждый час выскакивал большой деревянный пенис. Часы я подарил Джону Леннону – решил, это самый подходящий подарок для человека, у которого есть все. Джон и Йоко так же обожали шопинг, как и я сам. Их просторнейшая квартира в Дакота-билдинг была завалена бесценными предметами искусства, антиквариатом, дорогой одеждой. Однажды я даже послал им открытку с переделанным текстом песни Imagine: «Представь себе шесть комнат, такие в мире есть, в одной хранятся туфли, в другой мехов не счесть». Господи боже, да у них были даже стада коров, и не каких-то, а гольштейнской породы. Годы спустя я спросил у Йоко, что же стало с этими коровами. Она пожала плечами: «Я от них избавилась. Надоело это «муууууу».
Итак, я отвез часы с пенисом-кукушкой Леннону, но больше мне совсем нечего было делать. Перспектива наблюдать, как очередную покалеченную старушку увозит машина «Скорой помощи», совсем не прельщала. Так что я просто зависал в отеле. Группа не испытывала желания зависать там со мной, потому что я уволил их всех во время предпоследнего концерта – буквально за несколько минут до выхода на сцену.
Турне получилось странное. Коммерчески очень успешное, и в некотором смысле интересное. Кики Ди поехала с нами и исполняла Don’t Go Breaking My Heart. Несмотря на стойкое отвращение Берни к этой песне, именно она заняла первое место в летних чартах по обе стороны Атлантики. По Британии мы колесили на микроавтобусе, в свободное время ездили смотреть туристические достопримечательности, покупали по дороге мороженое, обедали в местных пабах. В Америке концерты проходили очень масштабно, иногда с участием голливудских звезд. Мы отыграли грандиозное шоу в Массачусетсе четвертого июля на двухсотлетнюю годовщину Дня независимости. Я оделся статуей Свободы, а в качестве гостя выступил сам Дивайн – он долго отплясывал вокруг группы, невзирая нa то, что сразу после выхода на сцену у него сломался каблук.
И еще я познакомился с Элвисом Пресли. Это было в Мэриленде, в костюмерной «Кэпитал Сентер»
[143] в Лэндовере, за пару дней до нашего выступления на той же арене. С собой я взял Берни и маму. Подумал, так будет правильно: ведь именно мама впервые дала мне послушать Элвиса. Я собирался их познакомить. Нас привели в костюмерную, битком набитую народом; рок-звезды постоянно окружены толпой, но такого нашествия я никогда прежде не видел. Там толклись его двоюродные братья и сестры, старые приятели из Мемфиса, обслуживающий персонал, нанятый специально, чтобы подавать напитки и полотенца. Я долго пробивался сквозь толпу, надеясь наконец пожать ему руку. Но увидел его, и сердце у меня остановилось. С Элвисом явно произошло что-то страшное. Он очень сильно поправился, весь мокрый от пота, кожа нездорового серого цвета. И вместо глаз – две черные дыры. Движения вялые, неловкие, будто он медленно отходил от общего наркоза. По лбу с волос текла струйка черной краски. Казалось, он уже не здесь и почти ничего не воспринимает.
Наша встреча была короткой и мучительной. Я испытывал непреодолимый ужас, что никак не способствовало нормальному разговору. Что касается Элвиса, я никак не мог уразуметь: или он просто не узнает меня – хотя, похоже, он тогда никого не узнавал, – или же он меня узнал, но абсолютно не рад был видеть. Всем известно, что Элвис не выносил конкуренции; ходили даже слухи, что на приеме у Ричарда Никсона в Белом доме он говорил нелицеприятные вещи про «Битлз». За пару лет до моей встречи с Элвисом со мной связалась его бывшая жена Присцилла, сказала, что их дочь Лиза Мари – моя большая поклонница, и спросила, не смогу ли я встретиться с девочкой по случаю ее дня рождения. Я пригласил их на чай в мой дом в Лос-Анджелесе. Возможно, это его рассердило. Я спросил Элвиса, услышим ли мы сегодня Heartbreak Hotel. В ответ он промычал нечто невразумительное, но стало ясно, что эту песню он петь не собирается. Я попросил у него автограф, и он взял ручку трясущимися руками. Подпись едва можно было разобрать.
Потом мы пошли слушать концерт. Иногда во время выступления в нем загоралась искра – слабое напоминание о том, каким великим артистом он был когда-то. Но это случилось лишь пару раз. Потом он раздавал платки зрительницам. Это был его фирменный знак. Раньше он бросал со сцены в зал шелковые шарфы – широкий жест, достойный Короля рок-н-ролла. Но времена изменились, нынешние шарфы были дешевые, нейлоновые, и явно протянули бы недолго. Как и сам Элвис, по мнению моей матери.
– Больше года он не проживет, – сказала она уже на улице.
И не ошиблась.
Несколько недель потом я прокручивал в голове детали нашей встречи. Расстраивало не только то, что Элвис так сильно сдал, хотя и это вызывало шок: я никогда не думал, что, увидев Короля живьем, прежде всего испытаю жалость. Расстраивало то, что я очень хорошо понимал, почему с ним это произошло и зачем он отгородился от внешнего мира. Должно быть, провел слишком много дней в номерах дорогих отелей, ничего не делая. И, возможно, однажды увидел, как толпа его фанатов затоптала старушку. Ну кому нужен мир, в котором из-за тебя происходят такие ужасные вещи?
Наше турне в целом прошло успешно, но все было до боли знакомо: арены стадионов, самолет «Старшип», знаменитости, даже программа выступлений. Мы уже записали новый двойной альбом Blue Moves, но его выход планировался осенью, а я крепко запомнил урок, преподанный мне на «Уэмбли» год назад: не показывай зрителям незнакомый материал. И особенно – такой, как в Blue Moves. Я горжусь этим альбомом, но музыка там сложная как для восприятия, так и для исполнения; во многом она экспериментальная и написана под влиянием джаза. Да и по настроению альбом невеселый, философский, глубокомысленный. Берни сочинил тексты, полные боли; он очень тяжело переживал развод с Максин. И моя музыка гармонировала с его словами. Я даже сам написал несколько строк – начало песни Sorry Seems To Be The Hardest Word – про очередную безответную любовь к гетеросексуалу: «Что мне сделать, чтобы ты полюбил меня? Что сделать, чтобы ты не прошел мимо?» Это прекрасный альбом, но он точно не для влюбленных парочек, наслаждающихся каждым моментом юной жизни.
