Пианино оказывалось очень кстати, когда отец приезжал на побывку. Он был типичный англичанин образца пятидесятых годов, обычно не выказывающий никаких эмоций, кроме гнева, – свидетельство неизбывной слабости характера. Он никогда не обнимал меня, не говорил, что любит. Но музыка ему нравилась, и в награду за игру я получал сдержанное «неплохо» или даже короткое одобрительное пожатие плеча в знак того, что он горд моими достижениями. На время я становился для него «хорошим парнем». Отца я не боялся так панически, как мать, но, наверное, лишь потому, что он редко бывал дома. Однажды, когда мне было шесть, мать решила покинуть Пиннер, оставить все свое семейство и отправиться с отцом в Уилтшир – его перевели в Линхем, неподалеку от Суиндона. Мало что помню о тамошней жизни. Вроде бы мне нравилось играть во дворе, но из-за смены обстановки я постоянно чувствовал себя не в своей тарелке и в итоге начал отставать в учебе. Мы пробыли там недолго – мама быстро поняла, что совершила ошибку. После возвращения в Пиннер стало окончательно ясно, что отец скорее наносит визиты, чем живет с нами.
Но когда эти визиты случались, все менялось. Внезапно появлялись новые правила. Я получал нагоняй не только за то, что, играя в мяч на лужайке, случайно попал в клумбу, но и за то, например, что неправильно ел сельдерей. А есть его правильно, если вас интересует, значит, не хрустеть, откусывая стебель. Однажды отец дал мне затрещину из-за того, что я неправильно снимал школьный пиджак; к сожалению, теперь я уже не помню, какой способ снятия пиджака он считал правильным, хотя в ту пору это знание казалось мне жизненно важным. Эпизод с пиджаком страшно расстроил мою тетю Уин, и она в слезах помчалась жаловаться бабуле. Очевидно, наученная горьким опытом приучения меня к горшку и маминой борьбой с моими запорами, бабушка велела тете не вмешиваться.
Почему это все происходило? Честно, я не знаю. Представления не имею, почему так вел себя отец, почему так поступала мать. Возможно, в случае с отцом сыграла роль служба в ВВС, где вся жизнь была подчинена определенным правилам. Может быть, он немного ревновал, чувствовал, что из-за постоянных отъездов будто отрезан от семьи, и желание ввести свои правила было для него своеобразным способом утвердить свое место главы семейства. Возможно, дело и в воспитании, хотя его родители – мой дедушка Эдвин и бабушка Эллен – не казались слишком уж суровыми людьми. А может, и моя мать, и отец попросту не знали, как вести себя с ребенком? Ведь у них совсем не было такого опыта. Не знаю. Знаю только, что отец вспыхивал как спичка и, похоже, слабо представлял, как надо пользоваться словами. Никаких разговоров по душам или даже предложений вроде: «А теперь иди сюда, давай это обсудим», – нет, он просто взрывался как бомба. Знаменитый семейный темперамент Дуайтов, проклятие моего детства, а затем и всей жизни, – эту «взрывоопасность» я получил в наследство. Я или генетически предрасположен к бесконтрольным вспышкам гнева, или же пример отца прочно укоренился где-то в подсознании. В любом случае в детские годы мне это обеспечило постоянную жгучую боль в ягодицах, а позже – и для меня самого, и для моего окружения – стало вечной занозой в заднице.
Если бы не мать с отцом, все было бы вполне нормально, несмотря на скучные детские развлечения пятидесятых годов: «Мул Маффин»
[26] по телевизору, утренники по субботам в мэрии в Северном Харроу; Goons
[27] по радио, чай с бутербродами воскресными вечерами. Вне дома я вообще чувствовал себя совершенно счастливым. В одиннадцать я перешел в среднюю школу округа Пиннер и стал совершенно обычным среднестатистическим учеником. Надо мной не издевались, и я никого не обижал, я не был ни зубрилой, ни, в отличие от моего друга Джона Гейтса, отъявленным хулиганом. Джон был из тех, кого всегда оставляют после уроков или заставляют просиживать часами в предбаннике кабинета директора – впрочем, никакие наказания никоим образом не влияли на его поведение. Я был полноват, но хорошо показывал себя на уроках физкультуры, не рискуя при этом превратиться в школьную звезду спорта. Играл в теннис, футбол – да во все что угодно, кроме регби: из-за моих объемов, меня бы обязательно выпускали на поле во время схватки, и там я бы постоянно получал промеж ног от «столбов»
[28] противника. Нет уж, спасибо.
Моего лучшего друга звали Кит Фрэнсис, но вообще круг друзей у меня был широкий – и мальчики, и девочки. С ними я встречаюсь до сих пор, а иногда устраиваю встречи выпускников у себя дома. Перед первой такой встречей сильно волновался: прошло пятьдесят лет, я знаменитость, что они обо мне подумают? Но их это не волновало. Мы провели время так, будто на дворе 1959 год. Никто особенно сильно не изменился, у Джона Гейтса по-прежнему был огонек в глазах, из чего следовало, что он так и остался бедовым парнем.
Годами я жил жизнью, в которой ничего особенного не происходило. Самым ярким впечатлением стала поездка со школой в Аннеси – там мы встретились с французскими друзьями по переписке и, затаив дыхание, смотрели на «Ситроены 2CV» – такой машины я никогда не видел, сиденья в ней выглядели прямо как шезлонги! Вспоминаю еще пасхальные каникулы – по причинам, теперь уже покрытым мраком забвения, мы с Барри Уолденом и Китом решили совершить велосипедную прогулку из Пиннера в Борнмут. Идея начала казаться мне сомнительной, когда я осознал, что на их велосипедах стоят переключатели скоростей, а на моем – нет. Стараясь не отстать от друзей, я ужасно мучился, крутя педали на подъемах.
Никаких рискованных ситуаций в моей жизни не случалось. Единственная опасность, которая меня подстерегала, – что кто-то из моих друзей умрет со скуки во время моих разглагольствований на тему пластинок. Коллекционированием их я не ограничивался. Каждый раз, покупая новый диск, я делал записи в блокноте: перечислял все композиции на стороне А, потом на стороне Б и переписывал всю остальную информацию: кто сочинил музыку и слова, какой лейбл, кто был продюсером. Память у меня тогда была отличная, так что я превратился в ходячую музыкальную энциклопедию. Невинный вопрос вроде: «А почему на песне Little Darlin группы The Diamonds игла перескакивает?» – приводил к длиннейшей тираде с моей стороны. Я объяснял, что Little Darlin записывала «Меркьюри Рекордз», чей дистрибьютор на территории Великобритании – компания «Пай Рекордз», единственный лейбл, который выпускает пластинки из новомодного винила, а не старого шеллака. А иглы из шеллака на виниле иногда ведут себя непредсказуемо.
Но я вовсе не жалуюсь на скучную жизнь в Пиннере, мне она правда нравилась. Дома порой происходили такие потрясения, что размеренное существование за его дверью казалось манной небесной: особенно когда родители снова попытались постоянно жить вместе – это было после того, как я перешел в среднюю школу. Отца перевели в подразделение ВВС Медменхэм в Бекингемшире, и мы все переехали в Нортвуд, минутах в десяти езды от Пиннера, в дом 111 по Поттер-стрит. Прожили там три года, и этого хватило, чтобы понять: супружеской жизни не получается. Боже, это был сущий ад: постоянные скандалы, редко прерываемые ледяным молчанием. Невозможно вздохнуть спокойно. Когда твои дни проходят в ожидании очередной вспышки материнского гнева, а отец при этом беспрерывно попрекает нарушением бесконечных правил, ты в итоге теряешься и не знаешь, что делать. Непонятно, чего ожидать, и эта неопределенность переполняет страхом. Я как будто все время ходил по краю обрыва и боялся собственной тени. В довершение ко всему, я считал себя ответственным за крах родительского брака, ведь большинство скандалов происходило именно из-за меня. Отец чего-то требовал, мать вмешивалась, и мгновенно вспыхивала грандиозная перебранка на тему моего воспитания. Все это явно не шло на пользу моей самооценке и привело к неуверенности в себе, от которой я долго не мог избавиться уже будучи взрослым. Мне даже не хотелось смотреть на себя в зеркало. Ненавидел свое отражение: толстый коротышка, лицо нелепое, волосы непослушные, распадаются прямо в процессе укладки. И еще я всячески избегал конфликтов, пугаясь их до смерти. И это тоже продолжалось десятилетиями. Деловые отношения, как и личные, у меня складывались со скрипом, потому что я всегда старался уйти от любого противостояния.
