Но сколько бы приятных эмоций ни дарил мне тайный роман, на практике не слишком хорошо получалось соблюдать строгую секретность. Двадцать пять лет кряду я вел себя настолько экстравагантно, насколько это вообще возможно, и все всегда выставлял напоказ, так что мои представления о секретности, мягко говоря, не совпадали с общепринятыми. Если не хочешь привлекать внимания, вряд ли стоит регулярно посылать партнеру на работу две дюжины бледно-желтых роз на высоченных стеблях, особенно если в его офисе нет перегородок. И, с оглядкой на прошлое, не следовало дарить Дэвиду часы «Картье» – такие дорогие, что ему пришлось носить их постоянно. Оставлять часы дома он опасался – вдруг залезут грабители? – а страховки у него тогда не было.
Естественно, коллеги начали спрашивать, откуда такое изобилие и как это связано с тем, что его рабочий стол напоминает стенд цветочной выставки в Челси. Дэвиду пришлось придумать любимую канадскую бабушку, которая недавно скончалась и оставила ему наследство. После этой лжи он вынужден был целый день выслушивать соболезнования сослуживцев, терпеть их печальные понимающие улыбки и ободряющие объятия.
Помню, мы решили провести выходные в Париже, я вылетел раньше и встречал Дэвида в аэропорту «Шарль де Голль». Честно, я старался сделать все, чтобы не привлекать внимания, но в зале прилета обнаружил, что на меня показывают пальцами и начинается общий переполох.
К появлению Дэвида я уже почти впал в истерику.
– Скорее в машину, – прошипел я. – Кажется, меня узнали.
Дэвид улыбнулся:
– Неужели? Как думаешь почему?
Но ведь я оделся совсем скромно! Легинсы с ромбами, как на трико Арлекина, сверху – свободная рубаха с яркими узорами в стиле рококо. Ну и на шее огромный крест, усыпанный драгоценными камнями… Н-да. Пожалуй, привлечь еще больше внимания удалось бы, только если б я сел за рояль и начал играть Crocodile Rock.
Легинсы и рубашка были от Джанни Версаче, моего любимого модельера. Его наряды я носил постоянно. В конце восьмидесятых в Милане я набрел на небольшой бутик и остолбенел: да это же гений, величайший дизайнер мужской одежды со времен Ива Сен-Лорана! Джанни работал только с лучшими и самыми дорогими материалами, но в его моделях не было ничего напыщенного: он создавал одежду, которая радовала. Мое и без того высокое мнение о маэстро взлетело до небес, когда мы познакомились лично. Ощущение было такое, будто на севере Италии я наконец нашел давно утраченного брата-близнеца. Совпадение во всем: то же чувство юмора, та же страсть к сплетням, тот же интерес к коллекционированию, тот же вечно мятущийся разум. Мысль Джанни постоянно работала, он прикидывал, что нового привнести в творчество; его талант был многогранен: он создавал одежду для детей, предметы из стекла, посуду и столовые приборы, даже обложки CD-альбомов. Именно ему, кстати, я заказал дизайн обложки The One, и получилось потрясающе. Он обладал изысканным вкусом; всегда знал, где увидеть прекрасные произведения искусства или другие удивительные вещи: «Вот на той улице маленькая церковь, неф там украшен великолепнейшей мозаикой, Элтон… а здесь, за углом, крошечная мастерская, в ней делают фарфор непревзойденного качества». И к шопингу он – пожалуй, единственный из всех, кого я знаю, – относился точно так же, как я: отправлялся купить одни часы и в итоге приносил двадцать.
На самом деле, в этом он меня даже превосходил. Джанни был настолько экстравагантен, что по сравнению с ним я казался воплощением скромности и аскетизма. Миуччиу Праду он считал коммунисткой – ведь она сделала коллекцию сумок из нейлона! Не из крокодиловой или змеиной кожи, или еще какого-нибудь столь же роскошного материала, с которым он сам работал в этом сезоне, – из нейлона! И еще он постоянно подбивал меня покупать невозможно дорогие вещи.
– Я нашел для тебя фантастическую скатерть, ты просто обязан ее купить для рождественского ужина, Элтон! Ее создали монахини – представь, они работали над ней тридцать лет! Она прекрасна, Элтон, только взгляни… И стоит всего миллион долларов.
Здесь даже я поперхнулся. Сказал, что миллион – пожалуй, дороговато для вещи, которая погибнет сразу, как только на нее прольют каплю соуса. Джанни посмотрел на меня с ужасом – наверное, решил, что и я коммунист.
– Но Элтон… – еле слышно проговорил он. – Она так прекрасна… Это верх мастерства.
Скатерть я не купил, но это не испортило наши отношения. Мы с Джанни стали очень близкими друзьями. Я обожал звонить ему по телефону, слушать знакомое приветствие: «Аллоу, сучка!» Познакомил его с Дэвидом, и они сразу поладили. А иначе и быть не могло: Джанни с теплотой и любовью относился ко всем – ну, разве что кроме тех, кто делает сумки из нейлона. У него было огромное сердце и очень необычное чувство юмора.
– Когда я умру, – драматически восклицал он, – то в следующей реинкарнации стану больше чем геем! Я стану супергеем!
Мы с Дэвидом обменивались удивленными взглядами, силясь представить себе, как вообще такое возможно. Даже в барах Огненного острова
[202] вы бы не встретили такого экстрасупергея, как Джанни Версаче.
Построив наконец нормальные отношения, по контрасту я начал осознавать, сколько ненормальностей порой случается в моей жизни. Вот, например, такой случай. Я организовал парадный обед специально, чтобы познакомить маму и Дерфа с Дэвидом. К этому времени наша связь уже перестала быть тайной: кто-то из коллег Дэвида заметил, как мы выходим из автомобиля у ресторана «Планета Голливуд» на Пикадилли. Его вызвали к начальству, он честно все рассказал, а на Рождество полетел в Торонто, чтобы признаться родителям. Я сильно нервничал; Дэвид упоминал, что его отец очень консервативен, а я прекрасно знаю, как тяжело делать признание, если семья тебя не поддерживает. В Атланте у меня когда-то был роман с парнем по имени Роб, чьи набожные родители очень жестко относились к гомосексуализму. Роб был милым парнем, но его буквально раздирал внутренний конфликт между собственной сексуальностью, религиозными взглядами и родительскими убеждениями. Мы с ним остались друзьями после разрыва; он даже приходил поздравить меня с днем рождения и принес цветы. А на следующий день вышел на скоростное шоссе и бросился под колеса грузовика.
Но семья Дэвида приняла новость спокойно и доброжелательно – думаю, их даже обрадовало, что у сына больше нет от них секретов. Знакомство же с моей матерью я откладывал, сколько мог. Со времени расставания с Джоном Ридом с моими партнерами она вела себя не то что грубо, но очень холодно, и здорово отравляла этим жизнь: она полностью игнорировала людей, которые отнимали у нее мое внимание.
Но на том эпическом обеде проблему создала не мама, а другой гость, психотерапевт. Буквально за пару часов до прихода гостей он позвонил и сказал, что его пациент Майкл Джексон сейчас в Англии. Нельзя ли привести его с собой?
