На мой взгляд, все это подтверждало, что Лашапель – гений. Я понял, что мы все сделали правильно, когда заметил, как некоторые зрители, кривясь от отвращения, выбегают из зала. И особенно когда моя мать заявила, что шоу – ужасная мерзость. Она явилась на премьеру и выразила свое отношение к происходящему на сцене тем, что через пять минут после начала программы демонстративно надела темные очки. После шоу пришла ко мне за сцену с перекошенным лицом и громко сообщила всем, как все это ужасно и что с моей карьерой, считай, покончено. При этом присутствовала Сэм Тейлор-Вуд – мы с Дэвидом часто встречались с ней на арт-мероприятиях, мне очень нравились ее фотографии, я купил ее версию «Тайной вечери Леонардо», и она, по моей просьбе, сняла клип на еще одну песню из альбома Songs from the West Coast – I Want Love. Увидев мамину реакцию, она не поверила своим глазам. «Мне хотелось снять туфлю и ударить ее по голове», – призналась Сэм. Но она плохо знала мою мать. Морось критики, начавшаяся в середине семидесятых, постепенно переросла в затяжной дождь: этой женщине ничего во мне не нравилось. Я к этому давно привык: либо отвлекал ее, либо сводил все к шутке, но у окружающих общение с ней всегда вызывало нечто вроде шока.
Некоторым «Красный рояль» категорически не понравился потому, что они ожидали совсем другого (такой и была моя задумка). А ожидали они другого, потому что имели слабое представление о моей музыкальной карьере. Все, что они увидели в Вегасе, происходило на моих живых концертах – всегда из ряда вон, всегда за гранью разумного. Мне самому шоу очень понравилось, оно точно отражало мой характер и то, как я позиционировал себя в прошлом. Это был не просто шокирующий видеоряд, а один из способов шагнуть в будущее через прошлое; в некотором смысле – модернизированная версия концертов семидесятых годов, когда я выводил на сцену порнозвезд и Дивайна при полном параде. Если не принимать во внимание редкие гневные письма в администрацию казино и мамины мрачные предсказания, шоу проходили на редкость успешно. Я бы даже назвал их новаторскими. Возможно, они хотя бы чуть-чуть изменили имидж Лас-Вегаса, сделали его не таким лощеным, добавили остроты ощущений. После этого там спокойно могли выступать Леди Гага, Бритни Спирс и Бруно Марс, и никто бы бровью не повел.
Тем временем в Британии начали меняться законы относительно однополых браков. К концу 2005 года геям и лесбиянкам разрешили вступать в «гражданское партнерство» – по сути, в брак, если не принимать во внимание некоторые незначительные детали. Мы с Дэвидом решили, что будем первыми в очереди. К тому времени мы жили вместе уже десять лет и считали, что вступление в законное партнерство чрезвычайно важно для геев. Из-за СПИДа многие теряли своих партнеров и вскоре обнаруживали, что не имеют никаких прав. Часто вмешивалась семья умершего, выгоняла оставшегося в одиночестве партнера из обжитого дома и лишала всего – из жадности или потому, что так и не смогла принять гомосексуальность сына или брата. Мы с Дэвидом обсуждали все это раньше, спокойно и конструктивно, но все-таки я готовил для него сюрприз. В «Вудсайде» за ужином, на который мы пригласили группу Scissor Sisters, я сделал ему предложение: как и полагается, встал на одно колено. Я знал, что он ответит согласием, но все равно это был волнительный момент. Кольца у нас уже были, мы купили их в Париже в ту поездку, когда я встречал его в аэропорту и старался сохранить инкогнито, напялив на себя всю мужскую весенне-летнюю коллекцию Версаче.
Новый закон приняли в начале декабря, оставалось пятнадцать дней до его вступления в силу. Заключить законное партнерство мы собирались двадцать первого декабря. Предстояло много всего организовать. Церемонию мы планировали провести в Гилдхолле
[213] в Виндзоре, там же, где заключали брак принц Чарльз и Камилла Паркер Боулз. Мы решили, что это будет камерное мероприятие только для близких: мы сами, мама и Дерф, родители Дэвида, наш пес Артур, Ингрид и Сэнди и наши друзья Джей Джоплин и Сэм Тейлор-Вуд.
Первоначально мы собирались провести торжественный прием на студии «Пайнвуд»
[214], но компания, занимающаяся организацией свадеб, выкатила такой бюджет, что даже у меня глаза на лоб полезли. Помню, я смотрел на цифру и думал: «Да я бы, наверное, озверел, если бы в отделе старых мастеров в «Сотбис» мне назвали такую сумму». Другой площадки мы не нашли – близилось Рождество, и все давно было забронировано. И тогда мы решили праздновать дома в «Вудсайде». На территории имения установили три огромных шатра, связанные переходами: первый шатер – зал приема гостей, второй – столовая, третий – просторный танцевальный зал. Запланировали развлекательную программу: петь должны были Джеймс Блант и Джосс Стоун
[215]. Ожидалось шестьсот гостей, и Дэвид настоял, что сам составит план рассадки. К этой задаче он отнесся чрезвычайно серьезно. Он ненавидит, когда людей рассаживают как попало, и ты оказываешься за столиком с незнакомцами. К тому же здесь требовалась деликатность – компания ожидалась предельно разношерстная, мы пригласили людей, с которыми знакомились в разные периоды жизни, в разных странах и при самых разных обстоятельствах. Я гордился тем, что на праздник приглашены не только члены королевской семьи, но и знаменитые танцовщики из гей-порностудии «Бель Ами» – вот только вряд ли им было бы комфортно сидеть за одним столом. Дэвид дотошно распределил всех по, как он это назвал, «кланам»: этот стол для звезд спорта, этот – для представителей мира моды, этот – для экс-битлов и их знакомых.
А потом я добавил вишенку на торте: взял и разрушил его кропотливую работу.
В психологии есть теория о том, что человек, склонный к зависимости, способен «зависнуть» на чем угодно. Эту теорию я подтвердил на практике в начале нулевых, когда мы в «Вудсайде» обзавелись шредером для уничтожения бумаг. Не могу сказать точно, когда началась моя одержимость. Отчасти я исходил из соображений безопасности: я так и не забыл, что моя банковская выписка красовалась на первых полосах желтой прессы из-за того, что какой-то идиот из компании Джона Рида не уничтожил мои финансовые бумаги. Но, если честно, мне просто безумно нравился аппарат. Он успокаивал нервы, улучшал настроение. Радовало все: какой звук он издает, как медленно исчезают в его пасти листы и как с другой стороны вылезают чуть-чуть жатые изящные полоски бумаги. Я обожал его. Сидел в комнате среди бесценных произведений искусства, но ни одно из них не волновало меня так, как машина, пожирающая бумагу.
Не знаю, когда началась моя зависимость. Зато могу сказать точно, когда она кончилась: примерно через две минуты после того, как я увидел комнату, в которой Дэвид составлял план рассадки. Повсюду валялись листы бумаги, и я решил совместить полезное с приятным: помочь Дэвиду навести порядок и удовлетворить свою страсть к превращению старых документов к конфетти. Не помню, сколько страниц Дэвидова плана я успел скормить шредеру, прежде чем он вернулся в комнату и начал кричать. Никогда в жизни не слышал, чтобы он так страшно кричал. Дэвиду вообще не свойственны вспышки ярости, но, похоже, долгие годы жизни с виртуозным мастером истерик он только и ждал подходящего момента, чтобы продемонстрировать все, чему научился. С дикими воплями он изображал сцены надвигающейся катастрофы: как порнозвезды из «Бель Ами» обсуждают свое шоу под названием «Мальчики любят что побольше» с моей матерью или тетей Уин. Он орал так громко, что вопли разносились по всему дому, каждое слово было четко слышно даже в спальне на втором этаже – это я знаю точно, потому что именно там я спрятался, заперев на всякий случай за собой дверь. Нет, я не верил, что Дэвид швырнет мне в голову столь любимый мною шредер, и все же, судя по его крикам, такую вероятность исключать не следовало.
