Мы ехали в аэропорт, и он упрекнул меня:
– Ты понимаешь, что это твое заявление в считаные минуты появится везде?
Он не ошибся. Едва мы приземлились в Лондоне, на его «Блэкберри» начали приходить смс и голосовые сообщения от друзей. Нас поздравляли – «какая чудесная новость!» Это значило, что медиа уже были в курсе.
Определенная часть британской прессы отреагировала на мое выступление так негативно, будто я заявил о патологической ненависти к детям и собирался лично в ту же ночь спалить детский дом в Донецке. «Дейли Мейл» и «Сан» немедленно отправили в Украину журналистов. Один из них связался с кем-то из министерства, и ему сказали, что усыновление Льва невозможно, потому что мы – однополая пара и вдобавок я слишком стар. Другой репортер навестил маму Льва, принес ей водки и, пьяную, отвез к мальчикам в детский дом. Визит мамаши автоматически отложил начало любого процесса усыновления минимум на год: чтобы ребенок полностью перешел на государственное попечение, он должен находиться в детском доме двенадцать месяцев без посещения родителей. Журналист или не знал об этом, или же ему было все равно – они ведь о таких вещах не задумываются. Отвратительно, что пресса набросилась на нас, не принимая во внимание интересы детей, о которых шла речь. Но, увы, это было неизбежно. Промолчи я тогда на пресс-конференции, ничего подобного бы не случилось. Хотя, может, и случилось бы. Откуда нам знать.
Мы не оставляли попыток. Проверяли, не изменилась ли ситуация с возможностью усыновления мальчиков, но все оставалось по-прежнему. Мы собрались было обратиться в Европейский суд по правам человека, но потом поняли, что в этом нет смысла: Украина не входила в состав ЕС. Наконец, мы встретились с психологом, чтобы узнать, как проходит процесс адаптации детей-сирот к новой семье. То, что он сказал, нас мгновенно отрезвило. По его словам, ребенок, пробывший в детском доме или приюте дольше полутора лет, неминуемо получает тяжкую психологическую травму. Он растет, лишенный материнской заботы и тепла, ему не хватает любви, и это почти всегда приводит к необратимым последствиям.
После этого разговора мы прекратили бороться за усыновление Льва и Артема. И, находясь в постоянном контакте с украинскими благотворительными фондами в Украине, постарались сделать все, чтобы мальчики покинули детдом прежде, чем пройдет полтора года. Их мать умерла, отец отбывал срок, но оказалось, что бабушка у них еще совсем не старая. Детей передали на ее попечение.
Действуя через фонды, мы обеспечили семье полную финансовую поддержку. Нам посоветовали помогать анонимно, так, чтобы даже бабушка ничего не знала. Мы уже успели столкнуться с безобразным поведением прессы. А если бы журналисты пронюхали, что детям помогаю я, они никогда не оставили бы их в покое. Не думайте, я не осыпал семью подарками «в стиле Элтона Джона». Мы обеспечивали мальчиков тем, что, по словам местных фондов, им было жизненно необходимо: хорошей мебелью, едой, книгами и учебниками, юридической поддержкой. Когда начался конфликт между Украиной и Россией, мы в сотрудничестве с фондом, финансирующим донецкий детдом, переправили семью в Киев. И потом присматривали за ними, оставаясь в тени.
В прошлом году я ездил в Украину по делам Фонда по борьбе со СПИДом и повидался со Львом и Артемом. Они вошли в комнату в одинаковых толстовках с капюшонами; мы обнялись, расплакались, долго разговаривали. Лев сильно вырос; передо мной стоял забавный и очаровательный щекастый десятилетка. Но для меня ничего не изменилось: та глубинная связь, которую я ощутил в первый день нашей встречи, никуда не исчезла. Я сожалел, что нам не удалось усыновить его, хотя и видел, что бабушка мальчиков за эти годы совершила настоящее чудо.
Мы так хотели принять Льва и Артема в свою семью – жаль, что не вышло. Но на этот раз неудача не заморозила меня. Наоборот, как будто кто-то нажал на кнопку, и все вмиг изменилось: теперь я хотел детей так же сильно, как Дэвид. Вот только не так уж легко было это осуществить. Однополые пары по-прежнему сталкивались с большими сложностями при усыновлении; другой вариант – суррогатное материнство – тоже оказался не простым.
Как сделка, суррогатное материнство в Британии запрещалось законодательством. Но существовала возможность провести сделку в стране, где это законно, а затем привезти ребенка в Англию. Мы поговорили с нашим семейным доктором в Калифорнии, и он предложил обратиться в компанию «Калифорния фертилити партнерс». Процесс казался невероятно запутанным: одни агентства занимаются донорскими яйцеклетками, другие – суррогатным материнством, и нужно решить кучу юридических вопросов, особенно если ты не гражданин США. Чем дальше, тем сложнее; в голове у меня все перепуталось: гормональная терапия, бластоцисты, перенос эмбрионов, доноры яйцеклеток, лицензии на право стать родителями…
Нам посоветовали найти незамужнюю суррогатную мать – бывали случаи, когда муж заявлял о своем праве на отцовство, даже не будучи биологическим отцом ребенка. Мы оба сдали образцы спермы, чтобы потом, когда ребенок родится, не знать, кто из нас стал биологическим отцом. Все происходило под покровом строгой секретности, даже от суррогатной матери мы скрывали свои истинные имена. Назвались Эдвардом и Джеймсом, парой из Англии, «работающей в отрасли развлечений». Все, кто участвовал в сделке, подписывали обязательство о неразглашении. В Донецке я получил очередной суровый урок: держи рот на замке, так что такие предосторожности теперь сам считал необходимыми. Достаточно вспомнить историю с ребенком Мэтью Бродерика и Сары Джессики Паркер. Докопавшись, кто суррогатная мать, репортеры буквально начали преследовать бедную женщину, да так, что ей приходилось прятаться – не самая комфортная ситуация для беременной. Мы сделали все, чтобы этого избежать.
Суррогатное материнство в огромной степени основывается на доверии. Ты выбираешь донорскую яйцеклетку, оставляешь свой биологический материал в клинике, и после этого от тебя ничего не зависит – все полностью в чужих руках. Но нам невероятно повезло. Мы нашли прекрасного врача Гая Ринглера: он сам гей и специализировался на работе с однополыми парами. И суррогатная мать, которая жила к северу от Сан-Франциско, оказалась замечательной женщиной. Она делала это не впервые, но не ради денег или знакомства со знаменитостями. Просто ей хотелось, чтобы любящие пары обрели долгожданное потомство, и она старалась помочь. Где-то на третьем месяце беременности она поняла, кто такие Эдвард и Джеймс, но ее это нисколько не взволновало. Первую встречу с ней Дэвид назначил за пределами ее родного города, опасаясь, что его могут узнать. Вернулся счастливый, без умолку говорил, какая она прекрасная женщина.
В тот момент мы оба внезапно осознали: все будет. Все получится. У нас не возникало никаких сомнений и уж тем более паники: «Боже, что мы наделали?» Только приятное волнение и радость будущей встречи.
Как проходила беременность, помню смутно. Появления ребенка по срокам ожидали двадцать первого декабря 2010 года. Мы подружились с суррогатной матерью, с ее бойфрендом и семьей. Чем ближе я их узнавал, тем больше меня раздражала фраза «сделка по суррогатному материнству». Звучит жестко и холодно – мол, чистая коммерция; но, поверьте, в этих людях не было ни капли холодности, и они не стремились нажиться на нас. Добрые, любящие, понимающие, они действительно испытывали радость из-за того, что помогают нам осуществить мечту.
