А потом умерла Ингрид Сиши. В конце девяностых у нее обнаружили рак груди, она позвонила мне в Ниццу в слезах, спрашивала, не могу ли я устроить ее к Ларри Нортону, одному из лучших онкологов мира, у которого лечилась Линда Маккартни. Через некоторое время у Ингрид началась ремиссия, но ее не оставлял страх, что болезнь вернется. Она постоянно искала подтверждения этому, причем столь неожиданные, что мы с ней даже придумали шутку на этот счет.
– Элтон, смотри, у меня руки дрожат. Думаешь, рак руки?
– О да, Ингрид, конечно, теперь у тебя рак руки. А еще рак зубов и ногтей.
Тогда это казалось смешным; я представить не мог, что она и в самом деле умирает. Не встречал никого, в ком было столько энергии; она никогда не сидела без дела и одновременно занималась множеством проектов. В моей жизни она занимала особое, очень важное место: мы перезванивались каждый день с понедельника по пятницу, болтали, сплетничали; я советовался с ней по всем вопросам, ведь у нее всегда было собственное мнение. Когда в человеке столько жизненной силы, невозможно вообразить, что и жизнь, и сила исчезнут.
Но так уж случилось. В 2015 году болезнь вернулась. Ингрид сгорела мгновенно – я едва успел прилететь из Англии в Америку, чтобы повидаться с ней. Сделал все, чтобы успеть; я должен был с ней попрощаться, как и со многими моими ушедшими друзьями. В некотором смысле я даже вздохнул с облегчением, что она ушла так быстро: Ингрид боялась долгого болезненного умирания, а так, по крайней мере, ей не пришлось мучиться месяцами в ожидании смерти.
Хотя это не утешало. Я уже потерял Джанни и теперь утратил еще одного ближайшего друга, почти родного человека. Об Ингрид я думаю каждую минуту: дома у меня везде стоят ее фотографии, она всегда словно рядом со мной. Но как же не хватает ее советов и блестящего ума, ее страсти и ее смеха. Не хватает всего.
А потом проблемы начались у Дэвида. Я и раньше замечал, что он много пьет, возможно, слишком много. Он приходил в спальню с бокалом и отпивал по чуть-чуть, лежа в постели, читая или болтая со мной. Иногда засиживался до рассвета, а утром я находил в раковине пустую бутылку. Или две. Пару раз на отдыхе в Ницце он вообще не ложился в спальне. Утром я обнаруживал, что он отключился возле компьютера или на диване в гостиной. Но, если честно, я не думал, что у него зависимость. В любом случае он всегда просыпался в семь и начинал работать. Бывало, что он явно перебирал с алкоголем – например, после совместного празднования дня рождения с Сэм Тейлор-Вуд. Помню, тогда я крепко взял его под руку и повел к машине, чтобы папарацци не заметили, что он пошатывается. Но Дэвид никогда не напивался до невменяемого состояния. Сам я в былые времена после нескольких коктейлей начинал вести себя по-свински – ругался, раздевался догола, лез в драку, Дэвид же вел себя не агрессивно, и я не заметил, что у него серьезные проблемы.
Выпивка стала для него чем-то вроде успокоительного. Мне всегда казалось, что в мир Элтона Джона он вошел легко и уверенно, но на самом деле многие вещи, к которым я привык и считал обыденными, вызывали у него тревогу или стресс. Он не любил, когда постоянно фотографируют, чувствовал себя неловко в окружении репортеров, стеснялся выступать на публике; боялся летать, а у нас редкая неделя проходила без перелетов. Несколько бокалов вина помогали ему справляться с этим. К тому же мы часто разлучались – я постоянно разъезжал по концертам и гастролям, а он оставался дома. Нет, я не хочу выставить его этакой рок-н-ролльной соломенной вдовушкой – у Дэвида всегда хватало собственных важных дел. Но все равно выдавались дни, когда ему было тоскливо и одиноко. А один из известных способов избавиться от тоски и одиночества – откупорить бутылку хорошего вина или опрокинуть несколько стопок водки.
Плюс ко всему, у нас появились дети. Любой родитель признается вам, что как бы он ни любил своего ребенка, наступает момент, когда груз ответственности буквально прижимает тебя к земле. Дэвид – не первый и не последний отец в истории, который едва дотягивал до ночи, чтобы скорее открыть холодильник и глотнуть холодного расслабляющего спиртного. Конечно, у нас всегда были помощницы, но даже самая лучшая няня в мире неспособна избавить родителей от мыслей о будущем детей, о том, чтобы их жизни сложились удачно.
«Алкогольное лечение» помогает, но, увы, имеет кратковременное и очень специфическое действие: проснувшись утром, ты начинаешь еще сильнее тревожиться. Так и произошло с Дэвидом. В 2014 году в Лос-Анджелесе, за два дня до старта моих американских гастролей, я собирался на вечерний рейс в Атланту – хотел перехватить там Тони Кинга до начала турне. Дэвид был в плохом настроении, просил меня остаться с ним еще на одну ночь. Я отказался. Мы поссорились, но я все равно улетел. Утром Дэвид позвонил, и мы поссорились снова, да так сильно, что вчерашний скандал казался вялой перебранкой из-за разногласий по поводу обеденного меню. Нынешняя же телефонная ссора сопровождалась слезами, рыданиями и такими обидными словами, после которых начинаешь думать, что в следующий раз общаться вы будете через адвокатов.
Но в действительности в следующий раз мы общались с Дэвидом, уже когда он был в клинике в Малибу. После нашей телефонной ссоры он свалился в постель. Слышал, как внизу, в холле, играют Элайджа и Закари, но он был так расстроен и подавлен, что не нашел в себе сил встать и пойти к детям. Тогда он связался с нашим доктором и сказал, что ему нужна помощь.
Новость о том, что Дэвид решил лечиться, обрадовала меня. Я корил себя за то, что не заметил надвигающейся беды; теперь же хотел только одного – чтобы Дэвиду стало легче. Вместе с тем почему-то я нервничал. Вряд ли в мире вы найдете такого рьяного приверженца трезвости, как я. Но лечение от алкоголизма – серьезный шаг, способный полностью изменить человека. А что, если мужчина, которого я люблю, вернется домой другим? Что, если наши отношения изменятся, как это было с Хью? Или вовсе прекратятся?
Из-за этих мыслей я перестал спать. Потом Дэвид вернулся, и я не заметил в нем кардинальной перемены. Он стал более энергичным, целеустремленным; собирался активно работать над собой – так же как я когда-то. В последний раз я был на собрании «анонимных алкоголиков» в начале девяностых, а теперь начал ходить туда снова за компанию с Дэвидом. Едва оказавшись там, я почувствовал себя как рыба в воде. На таких встречах всегда слышишь вдохновляющие слова и выходишь в приподнятом настроении. Мы начали проводить собрания у себя дома, приглашали людей, которые тоже когда-то проходили лечение, например все того же Тони Кинга. На мой взгляд, это как посещение церкви – благодарность судьбе за трезвость.
После каждой встречи я ощущал прилив энергии – как, впрочем, и Дэвид. Незадолго до его отъезда в клинику я предложил Фрэнку Пресланду стать моим партнером по бизнесу – когда-то он помогал нам в качестве адвоката, а позже дорос до моего менеджера. Со времен Джона Рида у меня сменилось несколько менеджеров, но никто не работал так, как бы мне хотелось. Перебирая варианты, я задумался: а почему бы не поручить эту должность Дэвиду? До нашей встречи он работал управленцем и показывал блестящие результаты. Вел крупные рекламные кампании с огромными бюджетами, то есть обладал навыками, которые практически не отличаются от тех, что необходимы и в шоу-бизнесе. Конечно, ведение дел вместе с мужем – особая статья, но меня, наоборот, привлекала перспектива работать сообща: у нас дети, получится что-то вроде семейного бизнеса. Дэвид немного понервничал, но в конце концов согласился.
