Веретенообразный организм
Возможно, самое удивительное и распространенное здесь ископаемое – это “веретенообразное животное”, недавно получившее название фрактофузус (Fractofusus). В осадочном слое появляется несколько сотен отпечатков таких “веретен” – некоторые достигают 30 см в длину (рис. 9). Эти остатки радуют глаз: кажется, будто гравер вырезал формы в твердой породе. Окаменелости такой сохранности выглядят как гемма или след ноги на песке и демонстрируют брюшную поверхность тела таинственного организма. Взглянув поближе, мы замечаем, что веретенообразное ископаемое состоит из десятков “кустов”, похожих на листья папоротника, от крупных (в центре тела организма) до мелких (у краев). Этим фрактофузус слегка напоминает викторианскую рамку с рядами листьев страусника. И, как и у папоротника, “листья” фрактофузуса похожи на знаменитые фракталы, изображающие множество Мандельброта, и его латинское название означает “фрактальное веретено”
[116].
Рис. 13. Салатовидный отпечаток брадгатии. Рисунок выполнен мною с использованием лазерного сканирования высокого разрешения голотипа из Чарнвуд-Фореста (Англия). Ему около 565 млн лет. Видны плотно сгруппированные “листья”, каждый из множества крошечных элементов, напоминающих чарнию. Размер окаменелости – около 40 см.
Здесь и там среди “веретен” попадаются отпечатки брадгатии (Bradgatia; рис. 13). Эта окаменелость напоминает салат-латук, сбежавший из огорода в поисках лучшей жизни. Кое-какие из этих окаменелостей сохранили “товарный вид”. Иные же образцы, довольно крупные и довольно пышные, как будто пошли на семена. При рассматривании “кустов” становится понятно, что тело брадгатии (как и у фрактофузуса) сложено из частей, каждая из которых напоминает лист папоротника. Нечто наподобие этих листов сохранилось и отдельно: это существо назвали чарнией (Charnia; рис. 10). У чарнии, как и у распушенного страусиного пера, есть перемежающиеся жилки и сложная структура. Длина некоторых образцов из Англии достигает почти 1 м, но большая их доля не крупнее кулака.
Невидимые кольца
Признание этих ископаемых не оказалось ни быстрым, ни простым. Впервые их заметили в осадочном слое на территории Центральной Англии в 1866 или даже в 1844 г.:
Какой бы ни была причина этого, в Чарнвуде в сланцах не найдено следов [окаменелостей], кроме нескольких любопытных упорядоченных бороздок на поверхности слоев породы (в одном из карьеров Ситленда). Г-н Дж. Плант из Лестера немедленно после их находки несколько лет назад, когда обнажилась поверхность, уделил им большое внимание и сделал слепки наиболее интересных экземпляров. Г-н Плант считает их кораллами. Профессор Рэмзи предположил, что это водоросли. В каждом случае концентрических бороздок и углублений несколько. Имеется три или четыре хорошо сохранившихся экземпляра, остальные, в несколько худшем состоянии, обнаружены на той же поверхности
[117].
Диаметр кольцеобразных структур достигает 30 см. Дольше века их изучением никто толком не занимался. Титаны геологии, в том числе Томас Бонни из лондонского Университетского колледжа, еще в 1890-х гг. сочли “кольца” неорганическими структурами, и всякий интерес к ним пропал. В толстом томе о чарнвудской геологии 1947 г. об этих ископаемых вообще не упоминается
[118].
Теперь перенесемся в 1956 г. Именно в тот год школьница Тина Негус, собиравшая ежевику у скалы там, где теперь начинается территория чарнвудского гольф-клуба, нашла странные отпечатки. Когда девочка рассказала о своей находке учителям, они не поверили ей
[119].
17 апреля 1957 г. школьники Ричард Аллен и Ричард Блэчфорд заметили на том же камне отпечаток, напоминающий лист папоротника. Они показали его своему товарищу Роджеру Мейсону, который рассказал о находке Тревору Форду с геологического факультета Лестерского университета. Форд также усомнился в правдивости истории, и мальчику пришлось призвать в свидетели своего отца, также видевшего отпечатки. Вместе им удалось уговорить Форда съездить с ними на место. Вскоре стало ясно, что обнаружены одни из наиболее хорошо сохранившихся (и, следовательно, наиболее убедительные) из всех известных ученым ископаемых позднего докембрия, названных чарнией
[120]. Глава Геологической службы Джеймс Стаблфилд (Стабби) понял всю важность находки, и по его поручению местные каменотесы, знакомые со сланцами, извлекли 200-килограммовые блоки. Позднее они были выставлены в Лестере на всеобщее обозрение.
Тревор Форд, к его чести, с осторожностью отнесся к определению названного чарнией существа, напоминающего папоротник. Никто и никогда прежде не видел ничего подобного. Поэтому Форд предположил, что это отпечаток некоей водоросли – возможно, из-за сходства окаменелости с современной водорослью Caulerpa.
Водоросль, которая не была водорослью
Впрочем, скоро Тревор Форд оставил осторожность и выдвинул гораздо более привлекательную идею: чарния и ее родичи – не что иное, как предки древнейших животных. Эта догадка привлекла внимание, ведь отыскать наших древнейших предков-животных – это заветная мечта ученых, своего рода “чаша Грааля”. А роль короля Артура в этом приключении с 1959 г. играл Мартин Глесснер. Начало его научной карьеры оказалось очень непростым.
Глесснер кое-что поведал мне за обедом, когда в Лондоне в 1983 г. пригласил меня в “Фортнем и Мейсон”
[121]. У нас были общие интересы. Мы оба написали учебные пособия о микрофоссилиях, оба занимались эволюцией фораминифер, и оба были беззаветно влюблены в древнейших ископаемых животных. За салатом с омарами Глесснер рассказал, что его изыскания начались в Вене, в Австрии. Затем, уехав в Москву, Глесснер перешел к изучению микроокаменелостей. Война, по словам Мартина, застала его в советском госпитале, куда он попал из-за скарлатины и где ему было нечем заняться. Чтобы не томиться от безделья, Глесснер, выпросив у больничного начальства бумагу, засел за сочинение учебника о микрофоссилиях. Рукопись, обеззараженную страница за страницей, он переправил в Вену жене – для перепечатывания. В конце Второй мировой войны Глесснер переехал в Австралию и вскоре заинтересовался эдиакарской биотой. И вот тут-то и следует начать рассказ о поиске докембрийских животных.
