К чему я веду? Организмы, казалось бы, невысокого систематического положения (например, простейшие, губки и коралловые полипы) в огромной степени зависят от мира, приспособленного для нужд более развитых существ (от червей и моллюсков до млекопитающих). Это означает, что эволюция большинства этих организмов шла параллельно, и они вряд ли смогли бы друг без друга. Как заметил Дуглас Эрвин (Смитсоновский институт), всякий биологический вид не изолирован, а занимает собственную экологическую нишу, обусловленную существованием в экосистеме других видов. А “пустых” экологических ниш в докембрии не существовало. Нет их и теперь.
Прекрасной иллюстрацией выступают стрекающие. Кораллы, актинии и медузы – ловкие охотники на мелких существ, занимающие на древе жизни более заметное место и имеющие не только рот, но и анальное отверстие. Если бы зоопланктон – организмы, которые не могут сопротивляться течениям и переносятся с водными массами, – вымер в кембрии, до томмотского яруса, как предположил Ник Баттерфилд (Кембридж), то вряд ли предки кораллов и медуз имели бы стрекательные клетки. Расходы на это сопоставимы с открытием в Древнем Риме магазина с дисками дивиди. Сомневаюсь, что древние римляне нашли бы такому диску применение в отсутствие плеера и электричества. Диск дивиди мог стать разве что неоправданно дорогим зеркальцем. Таким образом, до появления билатеральных животных, имеющих оральное и анальное отверстия, тело предков медуз определенно должно было иметь иное строение. Медузы далеко не примитивные существа. Они прошли путь совместной эволюции, достигнув своего расцвета после эдиакарского периода.
Поры – повод задуматься
Это замечание можно в равной степени применить к губкам в эдиакарский период. Так как губки помещаются у основания древа жизни, можно решить, что их остатки должны встречаться повсюду и в докембрии. У губок имеются жесткие спикулы из белка, карбоната кальция или кремнезема. Кажется, что колючие скелеты губок должны быть разбросаны по дну. Тем не менее пока не обнаружено неопровержимых доказательств в виде окаменелостей, относящихся к докембрийскому времени
[161]. Лишь с началом кембрия от Ирана до Китая начинают попадаться четырехлучевые спикулы.
Почему же мы не находим следов губок в породах эдиакарского периода? Я полагаю, что и этому есть конструктивное объяснение, связанное с коэволюцией губок и более развитых организмов. Известные нам губки имеют весьма чувствительные поры, которые без вмешательства креветок и офиур, выполняющих функцию чистильщиков, быстро забиваются мусором из воды, и губка гибнет. Губки также извлекают пользу из обилия бактериальных частиц в толще воды, за что они должны благодарить обитающих на морском дне червей. Они поднимают взвесь из органики и микроорганизмов в осадок и поверх него. Течение уносит взвесь прямо к терпеливо ждущим пищи губкам. Возможно, до появления билатеральных животных сложились водные условия, благотворно влияющие на жизнедеятельность губок, однако вероятность этого ничтожно мала. Не случайно на ранних стадиях кембрийского взрыва увеличилась популяция губок и возросло их видовое разнообразие. Причина в том, что благодаря червям у губок появилась возможность питаться “супом” из микроорганизмов в толще воды. Возможно, до кембрийского взрыва губки имели строение, совершенно отличное от современного.
Например, можно говорить, что органический мир эдиакарского периода вряд ли был представлен губками, медузами, морскими перьями, червями, так как перечень отсутствующих признаков слишком обширен: ни ротового отверстия, ни спикул, ни пор, ни билатеральной симметрии, ни выделительных органов, ни органов движения, ни даже самого движения. Но довольно о недостатках. Какими были организмы эдиакарского периода и как они выживали? Вот наша основная версия: это были многоклеточные предки губок, медуз, гребневиков, которые питались главным образом в толще воды, жили там, куда проникает солнечный свет, а иногда и прямо в осадке (субстрате).
Таким образом, до кембрия жизнь развивалась в направлении, отличном от привычного нам. Это помогает объяснить, почему типичные представители эдиакарской биоты, например чарнии и дикинсонии, не похожи на более поздние формы. Должно быть, они напоминали коралловые полипы без стрекательных клеток или губки, не имеющие пористой структуры, и представляли собой скопление клеток, уже преобразовавшихся в ткани, но по строению еще не похожих на современные виды.
Не следует проецировать устройство современного мира на столь ранние периоды. Вполне вероятно, что жизнь в докембрии отличалась от привычной нам настолько, что напоминала инопланетную. Теперь мы, принимая во внимание не только мир до появления животных, но и эволюцию представлений о нем, готовы перейти к изучению глубокой древности.
Глава 7
Правление снежной королевы
Головоломка, сложенная из валунов
Шихоллион не похож ни на одну другую гору. Лет двести назад при помощи “волшебной горы каледонцев” (так переводится ее название) определили массу (впервые в истории) Земли, а вслед за этим других планет и Солнца. Вскоре контуры этой конусообразной, похожей на вулкан горы, которая возвышается над озером Лох-Тей, нанесли на карту – также впервые. Чтобы все перепроверить, гениальный геолог Джон Плейфэр повторно нанес Шихоллион на карту и заново рассчитал массу горы.
Летом 1960 г. я карабкался на Шихоллион. Чуть впереди шел мой старший брат, жаждущий познакомиться с флорой на вершине. Мое желание было скромнее: я хотел, чтобы он не так торопился. Через заросли папоротника и топи мы добрались до кресловины, выскобленной ледником около 10 тыс. лет назад. Из стенок кресловины торчали сланцевые монолиты, похожие на ворота в пещеру Горного короля. Впрочем, у этих каменных гигантов было доброе сердце: они приютили нежные папоротники и ярко-зеленые печеночники, завернутые в ковер из коричневого мха. Однако мы явились не для того, чтобы рассматривать мох, а чтобы найти старое разнотравье. И нашли его: дрожащие на ветру, обдувающем стенки кресловины, кустики альпийской горечавки и мелколепестника. Здесь, в укромном уголке на склоне Шихоллиона, нашли прибежище высокогорные растения, некогда обитавшие на территории от ирландской Коннемары до прибрежных районов Китая. Примерно на такой же почве – в тундростепи – паслись мамонты. Мы наблюдали memento mammori, уголок исчезнувшего мира льда и снега.
Дарвина также озадачивали следы оледенения в Шотландии: “Как развалины уничтоженного пожаром дома говорят нам о случившемся, так, еще более очевидно, горы Шотландии и Уэльса рассказывают нам своими исчерченными склонами, отшлифованными поверхностями и нагроможденными валунами о потоках льда, наполнявших недавно их горные долины”
[162]. Как и Дарвин, я много раз возвращался к ледяной загадке, но вот шихоллионского валунника Дарвин никогда не видел. (А я даже провел здесь медовый месяц: в этих местах выросла моя жена.) Здесь под ковром из высокогорных цветов залегают породы возрастом не 7 тыс. (как горечавка) и даже не 10 тыс. лет (как стенки кресловин), а около 700 млн лет.
