Звуковые сигналы дельфинов-афалин (Tursiops truncatus), согласно наблюдениям Владимира Ильича Маркова791, комбинируются в комплексы нескольких уровней сложности. Комплекс, состоящий из нескольких звуков, сгруппированных определенным образом, может входить составной частью в комплекс более высокого уровня подобно тому, как слово, состоящее из нескольких фонем, входит составной частью в более сложный комплекс – предложение. Так же как фонема может быть описана как совокупность смыслоразличительных признаков, в звуковых сигналах дельфинов могут быть выделены отдельные компоненты, противопоставляющие один звук другому.
Скорее всего, столь сложное устройство сигналов говорит о том, что у дельфинов (как и у людей) есть возможность (а значит, вероятно, и необходимость) кодировать большое (по подсчетам Маркова, потенциально даже бесконечно большое) количество разнообразной информации.
По-видимому, коммуникативная система дельфинов позволяет им передавать в том числе и весьма конкретные сведения. В эксперименте, проведенном Уильямом Эвансом и Джарвисом Бастианом792, два дельфина (самец Базз и самка Дорис) были обучены нажимать на педали в определенном порядке, чтобы получать пищевое подкрепление. Порядок менялся в зависимости от того, ровно горела лампочка над бассейном или же мигала, а подкрепление выдавалось лишь в том случае, когда на педали в правильном порядке нажимали оба дельфина. Когда лампочку установили так, чтобы ее могла видеть только Дорис, она оказалась в состоянии «объяснить» Баззу через непрозрачную стенку бассейна, в каком порядке следует нажимать на педали, – в 90 % случаев правильно.
В опытах Маркова и его коллег дельфины передавали друг другу информацию о размере мяча (большой он или маленький) и о том, с какой стороны предъявляет его экспериментатор (справа или слева)794. Существует предположение, что дельфины могли бы использовать эхолокационный образ объекта в качестве его наименования, что они, возможно, передают информацию при помощи импульсно-тональных сигналов795; некоторые, напротив, связывают возможность передачи информации со свистовыми сигналами796. Точно установлено, что они могут «беседовать», по очереди обмениваясь репликами и всякий раз дожидаясь, пока собеседник «договорит»797.
И у китообразных, и у певчих птиц, как и у человека, вокализация произвольна. Она независима от лимбической системы (подкорковых структур), не свидетельствует об эмоциональном возбуждении и осуществляется скелетной мускулатурой798. Органы же звукопроизводства при этом совершенно разные: у человека это прежде всего гортань с голосовыми связками, у дельфинов и китов – назальные мешки, у птиц – сиринкс (иначе – нижняя гортань, расположенная не в начале трахеи, как гортань млекопитающих, а в том месте, где от трахеи ответвляются бронхи; эволюционное происхождение сиринкса и гортани млекопитающих различно).
У китообразных, как и у певчих птиц, имеется латерализация мозга. Но если у китообразных, как и у человека, асимметрично устроена кора больших полушарий (неокортекс), то у птиц это свойство реализовано на базе хотя и гомологичных новой коре, но все же не тождественных ей структур – нидопаллиума и гиперпаллиума (раньше их называли неостриатум и гиперстриатум соответственно)799.
Впрочем, асимметрия мозговых структур обнаруживается у самых разных животных, в том числе у угрей, тритонов, лягушек и акул800.
И для китообразных, и для певчих птиц чрезвычайно важна способность к звукоподражанию. Так, дельфины заимствуют «свист-автограф» у других дельфинов той же группы. Впрочем, способность к звукоподражанию была обнаружена у целого ряда видов, пользующихся звуковой коммуникацией. Она есть не только у певчих птиц и у китообразных, но и у летучих мышей, тюленей801, слонов802, а возможно, даже у мышей803. Способность к обучению звуковым элементам коммуникации, по-видимому, характерна прежде всего для тех видов, у которых звук используется для поддержания социальной структуры.
Все эти (и другие, которые наверняка будут еще открыты) сходные черты коммуникативных систем певчих птиц, китообразных и человека, как можно видеть, приобретены независимо. Поскольку эти сходства охватывают целый комплекс свойств, их возникновение в ходе эволюции, вероятно, представляло собой процесс с положительной обратной связью, и ответ на вопрос о том, что является причиной, а что следствием, далеко не очевиден. В частности, по мнению Т. Дикона, асимметрия, присущая человеческому мозгу, является скорее следствием, нежели причиной возникновения языка804.
Изучение коммуникации животных позволяет разрешить самую непостижимую для некоторых исследователей «загадку языка» – почему он вообще возможен. Действительно, особь, производящая коммуникативные действия, тратит свое время и силы, становится более заметной хищникам – ради чего? Зачем передавать информацию другим вместо того, чтобы воспользоваться ею самому805? Почему бы не обмануть сородичей, чтобы получить свою выгоду806? Зачем пользоваться информацией от других, а не собственными ощущениями807? Или, может быть, выгоднее собирать информацию на основе сигналов других особей, а самому «молчать» (тем самым не платя высокую цену за производство сигнала)? Подобные рассуждения приводят, например, к идее, что язык развился для манипулирования сородичами (см. подробнее ниже, гл. 6). Или, может быть, появление языка вообще не связано с информационным обменом? Может быть, язык возник исключительно как инструмент мышления, как считает Ноам Хомский, или даже вообще в качестве игры, как полагает антрополог Крис Найт808?
В самом деле, если анализировать действие естественного отбора исключительно на индивидуальном уровне, то преимущества коммуникативной системы (любой – не только языка) обнаружить не удается. И это приводит некоторых исследователей к выводу, что естественный отбор не играл никакой роли в процессе глоттогенеза809 и возникновение языка, возможно, в принципе не связано с обретением каких-либо адаптивных преимуществ, а просто является побочным эффектом развития каких-то других свойств, например прямохождения (см. гл. 4)810.
Но на самом деле все перечисленные выше вопросы могут быть отнесены не только к человеческому языку – они релевантны для любой коммуникативной системы. И задавать их может лишь человек, мало знающий о поведении животных.
Действительно, любая коммуникация – дело затратное: животное расходует энергию на производство сигнала, тратит время (которое могло бы быть использовано для чего-то, приносящего непосредственную биологическую пользу, например для питания или гигиенических процедур), в момент производства и восприятия сигнала менее внимательно следит за всем остальным, рискуя быть съеденным (классический пример – токующий глухарь). Кроме того, энергия тратится на поддержание мозговых структур, необходимых для восприятия сигналов, и анатомических структур, необходимых для их производства. Однако «альтруистическое» поведение коммуницирующих особей, идущих на определенные затраты ради того, чтобы (вольно или невольно) передать своим сородичам информацию, ведет в итоге к общему увеличению количества «альтруистов» (даже если внутри своей популяции они проигрывают конкурентную борьбу более «эгоистичным» сородичам), поскольку популяции, в которых «альтруистов» много, увеличивают свою численность гораздо более эффективно, чем популяции с преобладанием «эгоистов». Этот статистический парадокс, известный как парадокс Симпсона
[53], был смоделирован на бактериях811, среди которых также есть особи, отличающиеся «альтруистическим» поведением, т. е. производящие – с повышением собственных затрат – вещества, способствующие росту всех окружающих бактерий. Чем сильнее конкуренция между группами, тем выше оказывается уровень альтруизма и кооперации внутри отдельных групп812.
