Другой принцип организации того же процесса предлагает лингвист-компьютерщик Джеймс Херфорд: в его модели «индивид», воспринимая разные «слова» (пары «звучание – значение»), запоминает их все, но употребляет в дальнейшем только те, которые встречались ему чаще всего1165. Действительно, проще и эффективнее не придумывать знаки самому на основе опыта, накопленного методом проб и ошибок, а воспользоваться теми, что уже придумал кто-то другой: каждый знак представляет собой обобщение знаний о том, что с данным объектом надо обращаться так же, как с другими объектами того же класса, и известность знака дает возможность легко включать в соответствующий класс новые объекты, не задумываясь, какие именно признаки для этого релевантны.
Путем самоорганизации может сложиться и фонологическая система1166, и композициональность (возможность вывести значение сложного целого из значения его частей). По одной из гипотез, композициональность возникает путем аналитического расчленения первоначально единых сигналов со сложным значением1167. Из случайных, индивидуально выдуманных способов сочетания слов формируется система порядка слов, которая устойчиво воспроизводится в популяции, при этом бинарные правила обобщаются и выучиваются легче, чем другие, – и это обусловливает возникновение грамматики составляющих с последовательным односторонним ветвлением1168. Судя по данным компьютерного моделирования, сложный синтаксис вполне мог появиться на базе простых исходных предпосылок из первоначально неструктурированной коммуникативной системы1169. Смоделировано даже возникновение нерегулярностей в языке1170.
Нейронные сети демонстрируют и то, что критический период для усвоения языка должен быть в раннем детстве1171. Мозговые структуры чрезвычайно энергоемки, поэтому те из них, в которых нет жизненной необходимости, лучше разобрать или перепрофилировать. Если посмотреть на овладение языком с этой точки зрения, становится понятным, что, поскольку для человека обязательно овладеть только одним языком – родным (невладение языками других племен может быть неприятно, но, по крайней мере, не грозит полной социальной изоляцией), то и нужда в «обучающем устройстве» имеется только в один период жизни. И период этот лучше всего расположить максимально близко к рождению, с тем чтобы человек как можно бо́льшую часть жизни мог пользоваться преимуществами коммуникативной системы. Впрочем, расположение периодов обучения в раннем детстве прослеживается у стольких видов, что странно было бы предполагать для человека что-то иное.
Компьютерные модели показывают, что многие характерные черты языка могут сформироваться, не будучи врожденными, просто в результате общения и передачи коммуникативной системы следующим поколениям. Более того, развитие языка и анатомо-физиологические изменения взаимообусловливают друг друга1172. При этом возникновение языка не обязательно должно было быть связано с адаптивными преимуществами для говорящих. Например, в модели Саймона Кирби синтаксически организованный язык с различением существительных и глаголов и со значимым порядком слов развивается из простого исходного набора лексических единиц без применения естественного отбора к общающимся индивидам, т. е. без каких бы то ни было биологических изменений1173.
Однако результатам компьютерного моделирования не следует слепо доверять: они сильно зависят от исходных установок исследователя. Так, например, модель Теда Бриско1174 предполагает генетическую ассимиляцию грамматической информации, чего, как уже отмечалось, в реальности нет (см. гл. 6). Поэтому для оценки качества модели необходимо анализировать не только примененный в ней математический аппарат, но и адекватность заложенных в нее исходных предпосылок1175.
Сама по себе компьютерная (или математическая) модель не может служить решающим аргументом. Палеонтолог Кирилл Юрьевич Еськов приводит в качестве примера такой курьезный случай. До открытия изотопных методов абсолютного датирования геологических слоев многие ученые полагали, что валуны (которые на самом деле оставил ледник) принесены описанным в Библии Всемирным потопом. «Гидродинамические расчеты, выполненные математиками Кембриджского университета, дали точные характеристики глубин и скоростей течения водных масс потопа»1176. «История эта, – пишет Еськов, – весьма назидательна в том смысле, что факт наличия математической модели… не должен гипнотизировать естествоиспытателя; математика – всего лишь инструмент (как та астролябия Остапа Бендера, которая „сама меряет… было бы что мерять“), который сам по себе истинности не гарантирует»1177.
Работ, так или иначе затрагивающих проблему происхождения языка, чрезвычайно много, поэтому в этой книге я не могу останавливаться на всех гипотезах подробно. Большинство высказанных идей в той или иной мере справедливы: действительно, жесты в роли носителя преднамеренной коммуникативной нагрузки предшествовали звукам, звукоподражания – знакам-символам; возникновению языка способствовали переход к передвижению на двух ногах, а также смена лесов саваннами; развитие коммуникативной системы было неразрывно связано с социальностью, а также с объединением речи и мышления и в итоге привело к формированию «врожденной языковой способности». Но в то же время в каждой из них имеются и некоторые изъяны: одни не учитывают времени появления человека современного вида, другие – работы механизмов наследования, третьи – данных приматологии… Можно ли выдвинуть гипотезу, лишенную этих недостатков? Давайте попробуем.
Вероятно, наши предки-приматы, оказавшиеся перед лицом новой экологической ниши с новыми возможностями (еще не превратившимися поначалу в необходимость) – полуоткрытых и открытых ландшафтов, – были всеядными групповыми животными с достаточно развитой наблюдательностью и навыками делать выводы из своих наблюдений. Они умели перенимать поведенческие модели, были склонны добиваться своих целей не при помощи прямых физических воздействий (хотя ими тоже не брезговали), а с помощью коммуникативных сигналов – как намеренных, так и невольных. Способность к интерпретации поведения сородичей позволяла им создавать коммуникативные сигналы ad hoc. Таковы современные шимпанзе, и едва ли наши общие предки сильно отличались от них в этих аспектах.
Умение понимать причинно-следственные связи развито у людей неизмеримо сильнее, чем у обезьян, – значит, его развитие занимало важное место в эволюции человека. Это подтверждается и увеличением в гоминидной линии лобных долей мозга. Как уже говорилось, понимание причинно-следственных связей – это едва ли не главная специализация человека в природе1178, и язык представляет собой одну из составляющих «адаптации к когнитивной нише» (по терминологии Пинкера). Действительно, человек склонен из всего делать выводы, для всего искать причины, везде усматривать закономерности и внутреннюю логику (см. гл. 2). Солнце, зашедшее в тучу, приснившаяся лошадь, цвет подаренной розы, черная кошка, перебежавшая через дорогу, и даже черточки на асфальте – все это может явиться поводом к тому, чтобы усмотреть причинно-следственные связи и, возможно, изменить на этом основании свое поведение.
Человека интересуют финалы – чем кончится та или иная история, чем кончится его собственная деятельность; человек строит внутренние модели и пытается предугадать будущее, веря в неслучайность совпадения событий, – и в итоге весь мир становится для него Знаком1179. На этой базе возникают мифология и наука (обе они так или иначе удовлетворяют потребность человека знать причины всего сущего).
