Я выцеливаю едущего впереди колонны турка в шитом золотом мундире, с эполетами на плечах. Выстрел. Он падает кулем. Пока до турок дошло, что происходит, стреляю по второму, тоже с эполетами, хоть и не в столь красочном мундире. Этот упал с лошади, надсадно вопя. Эх, похоже, его я только подранил…
Тут в бой вступают пулеметы, потом слышатся залпы штуцеров. Но уже через несколько секунд турки спешиваются, кто-то пытается увести коней, что не так-то и просто, если учесть, что по обеим сторонам дороги распаханные поля. Еще минута, и они залегают, кто на дороге, а кто и прямо в поле, в грязь. Турки пытаются развернуть артиллерию…
Ну что ж, попробуем достать пушкарей. Выстрел – и человек, отдававший команды у первого орудия, падает как подкошенный. Расчеты других орудий расстреливают очередями пулеметы.
Порядок, турки даже не успели ни одного орудия зарядить. Кто-то спешно копает землю у дороги, затаскивает пушки в импровизированные капониры, но огонь с нашей стороны останавливает их. С их стороны тоже раздаются выстрелы: пока одни заряжают, стоя на коленях, другие лежа стреляют, причем, увы, достаточно метко. Но все равно ситуация напоминает пат в шахматах: вперед продвинуться они не могут – пулеметы не дают им и головы поднять, но и у нас шансов особых нет. Вскоре на их позиции начинают падать мины – начинает работать второй миномет на хаджиоглуйской (ну и названьице!) дороге, вместе с еще двумя пулеметами – оттуда как раз слышна ожесточенная перестрелка.
Посмотрим, как болгары покажут себя в деле, думаю я, не все же им безоружным глотки резать. И тут вспоминаю: вроде снайперу нужно позицию менять, во всяком случае, так в инструкциях написано. Перекатываюсь из первого своего окопчика в сторону второго, уже почти докатился, и…
По ноге словно кто-то ударил палкой. Ныряю в окопчик, смотрю: нога в крови. Открываю аптечку, достаю жгут, перетягиваю ногу чуть выше раны, затем срезаю штанину. Похоже, что кость не задета… Ага, вот шприц – антишоковое… Мажу ранку какой-то гадостью из тюбика, перебинтовываю, глотаю таблетку, запиваю водой из фляги и опять приникаю к прицелу. Что-что, а стрелять я пока могу.
И тут происходит непоправимое. Греческие ополченцы несутся толпой на турок с саблями и пистолетами в руках. Турки их расстреливают: условия близки для них к полигонным, но что еще хуже, греки полностью перекрывают нам сектор обстрела. Вскоре от греков остаются рожки да ножки, а по моей рощице прямой наводкой бьет турецкое орудие. И это последнее, что я помню…
В коридоре послышались шаги; это не Мейбел, это явно мужчина, подумал я. И тут входит Николай Ильин, с рукой на перевязи, бодрый и довольный жизнью.
– Ник! Ну как ты?
– Нормально, Колян. А ты?
– Ничего страшного. Вот только кость задело. Больно, но я терплю. А у тебя, как я слышал, тоже все более или менее в ажуре. Пуля прошла сквозь мясо, а по голове тебе каким-то камнем ударило, когда снаряд взорвался на небольшом отдалении. Но черепушка у тебя оказалась на удивление крепкой. Невеста твоя рассказала мне… И откуда у женщин столько слез берется?
– А чем кончилось… это… в Алфатаре?
– Задавили бы нас турки. Греков практически всех поубивало, от болгар осталось десятка два – их донцы спасли. Они тоже потеряли где-то половину, к счастью, в основном ранеными… «Легионеры» сумели обойти турок – по мокрой пашне, представляешь! – и ударили им во фланг, потеряв где-то треть. Потери моей роты – тридцать три «двухсотых», из них семь «наших», остальные охотники. Практически все остальные ранены, хотя большинство легко.
А потом подошел драгунский полк, пара БМП и «тигры» – турки из Хаджиоглу сразу начали сдаваться, оказавшись в окружении, а турки из Гази сначала попытались отступить, но потом тоже побросали оружие. Захватили мы порядка семисот пленных. Может, и посопротивлялись бы они подольше, да только ты первым же выстрелом их командира завалил, Мехмеда Али-пашу, а вторым – его заместителя. А остальные так и не смогли наладить оборону.
– Второго я только ранил…
– Он все равно умер от потери крови, так что можешь сделать еще одну зарубку на прикладе. Сколько у тебя их получается за этот бой – пять? шесть?
– Если с этим, то семь.
– А какого хрена ты полез из одного окопа в другой?
– Позицию надо было менять. Так в инструкции написано.
– Позицию?.. Не заметил бы тебя никто, если б не это. Ну да ладно, отдыхай. Готовь дырочку на мундире для ордена.
– А когда меня выпишут?
– Боюсь, что на этой войне тебе пострелять уже не придется. Мне, впрочем, тоже. Займись пока статейками, у тебя они хорошо получаются. Однако стреляешь ты еще лучше, и, надеюсь, у тебя еще будет возможность этим заняться. Ну ладно, давай лечись дальше. Я Мейбел обещал с тобой беседовать не более пяти минут.
Тут в палату влетела моя ненаглядная, посмотрела на Колю взглядом Медузы Горгоны, от которого тот буквально растворился в воздухе. Мейбел бросилась ко мне, стала горячо целовать, а потом по-бабьи запричитала:
– Глупый… я больше всего боюсь тебя потерять… не обижайся на меня…
Я с трудом обнял ее одной рукой и подумал, что жизнь хороша и жить хорошо… Даже когда ты в больнице, башка ноет и нога болит…
20 (8) ноября 1854 года.
Ла-Манш у Булони-сюр-мер. Борт личной яхты императора «La Reine Hortense»
[48].
Шарль-Луи Наполеон Бонапарт, свергнутый император Франции
Наполеон стоял у леера и неотрывно смотрел на французский берег: на меловые утесы, широкие песчаные пляжи, на здание казино, Булонскую колонну и недостроенную базилику, которая, как давно уже обещают, вознесется более чем на сотню метров… Утреннее солнце постепенно теряло оттенки красного, берег был все дальше, и бывший император вдруг понял, что, возможно, видит все это он в последний раз.
Да, подумал бывший император, повезло еще, что он вчера находился в своем Шато де Компьень, решив сделать себе небольшой подарок и отдохнуть от свалившихся на его голову неприятностей. В последнее время все шло наперекосяк. Его войска были разгромлены сначала на Балтике, потом в этом проклятом Крыму. Те же, кто успел высадиться в Евпатории, в большинстве своем там – остались и спасибо английским «друзьям» – и попали в плен, во главе с кузеном Наполеоном-Жозефом, успевшим, впрочем, отличиться в самом начале вторжения, в битве при какой-то там Альме.
Пришлось набирать и обучать новые части, с тем чтобы можно было наконец наказать эту сволочь Николая, посмевшего унизить его, Наполеона, в поздравительной телеграмме по случаю его коронации. Но и те полки, которые сейчас находятся в Османской империи, частью попали в плен, а частью позорно бегут, поджав хвост. Разве что в крепостях на Дунае – в Силистрии и в Рущуке – все вроде еще хорошо.
И тут этот предатель, даром что двоюродный брат, нежданно объявился в Лотарингии и провозгласил себя новым императором. Отменил призыв, дал свободу Эльзасу и Лотарингии, пообещал автономию бретонцам и корсиканцам… А самое главное – гарантировал, что война с русскими прекратится незамедлительно. Не так уж и много – но его продвижение к Парижу напоминает триумфальное шествие. Один за другим города открывают ворота и присягают ему. Из Вердена в Реймс он отправился даже не верхом, а на поезде – после того, как делегация из столицы Шампани прибыла к нему и присягнула на верность.
