– А можно без этого? Я все-таки радист. Могу поработать дома на благо Родине.
– Ну уж нет. Не у всех есть абсолютно легитимный титул баронета. Есть кое-какие идеи. Только сначала позволь задать тебе один вопрос. Вряд ли ты захочешь расстаться с пальто либо с обувью. А что насчет свитера?
– Подарок Викули.
– Викули?
– Ну, той, которая ейное крючконосое величество.
– Час от часу не легче. Он тебе что, дорог как память?
– В некоторой мере да. Не каждый день получаешь подарки от королевы. Пусть и истеричной страхолюдины.
– Ну ладно, а штаны?
– Ими готов пожертвовать. Их мне выдали в Шотландии, в них меня видели и Викуля, и многие другие. Надеюсь, что узнают без труда.
– Штаны? В Шотландии? Мне казалось, что там все носят килты.
– Только горцы. А все остальные одеваются примерно так же, как и здесь, разве что в более мрачные цвета.
– Ну хоть так. Попробуем устроить спектакль «Сэр Теодор захвачен уголовным миром из лондонских трущоб». А потом все тот же сэр Теодор объявится, например, в Северной Америке. И расскажет, что бежал из Тауэра, чтобы достигнуть «земли свободных и дома смелых»
[66]. Только в будущем хоть какие-нибудь брюки тебе, конечно, понадобятся, как же без них… Вот тебе пара моих, примерь, надеюсь, налезут.
– Даже широковаты в пояснице.
– Пэдди ушьет, он умеет. Надевай пока свои, а потом мы подбросим их барыге-старьевщику, которому приходится иметь дело с шайками здешних бандюков. Должно сработать. А пока иди к своей мамзели, она, наверное, уже сидит разомлевшая после ванны и щебечет с Пэдди. И поскорее, если не боишься ее потерять: дамочки страсть как обожают слушать его морские байки.
И правда, Катриона с Пэдди сидели и пили чай с бутербродами, только вот рассказывала моя любимая, а Пэдди сидел и слушал с мрачным выражением лица. Увидев нас, он встал и, поклонившись, сказал:
– Эх, мисс… Вы – ангел во плоти, а вот родня ваша… Дай вам Бог счастья! Впрочем, как мне кажется, счастье ваше – вон оно, на двух ногах. А я пока уединюсь на пару с сэром Гарольдом…
Я вкратце обрисовал своей любимой сложившуюся ситуацию – не всю, конечно, но в первую очередь упомянул, что намечается наш переход в Голландию и далее через Данию в Россию. Катриона слушала внимательно, а в конце спросила:
– Сэр Теодор, скажите мне правду: у вас правда что-то было ее величеством?
– Увы, Катриона, так было надо. Но больше этого не случится.
Та погрустнела, на глазах ее появились слезы, и она закрыла лицо руками. Минут через десять она подняла голову и глухо сказала:
– Не мне вас осуждать, сэр Теодор. Я вас люблю, даже несмотря на это, – и густо покраснела.
– И вы готовы отправиться со мной в таинственную и холодную Россию?
– Лишь бы это было с вами, сэр Теодор.
Я не выдержал и, встав на колени, попросил:
– Катриона Мак-Грегор, вы меня совсем не знаете, да и кольца у меня пока нет. Но я хотел бы попросить у вас руку и сердце. А кольцо будет.
– Сэр Теодор, я согласна. – И лучезарная улыбка озарила ее заплаканное лицо.
23 (11) ноября 1854 года.
Стамбул. Дворец Долмабахче.
Султан Абдул-Меджид I
О, Аллах, за что ты так наказываешь османов! Похоже, что нашей великой империи приходит конец!
Я бросил на стол донесения, полученные из Эдирне
[67]. Сильная крепость с сотнями пушек, большим гарнизоном и запасом пороха и продовольствия, достаточным для того, чтобы выдержать длительную осаду, была сдана русским без единого выстрела! Это ужасно! Противник теперь может свободно двигаться к Стамбулу – ведь в моем распоряжении нет войск, способных его остановить. А вскоре примчался гонец из Кешана – и его, и Узун Кёпрю наши войска точно так же оставили, позорно отступив к Селанику
[68]. Теперь наши европейские вилайеты отрезаны от Константинополя и Малой Азии и ничем мне помочь не смогут…
Мне посоветовали отправить против наступающих русских части, расквартированные в столице. Но кто тогда будет охранять порядок в Стамбуле?! Ведь после падения Силистрии из города началось бегство тех, кто хотел спастись от превратностей войны, забравшись подальше от театра боевых действий. Сначала побежали те, у кого были деньги, потом – люди победнее. Тоненький ручеек беженцев превратился в полноводную реку.
А дальше началось то, что обычно происходит в городе, к которому вот-вот подойдет неприятель. Стамбульская чернь – контрабандисты, торговцы живым товаром, воры – принялась грабить брошенные беглецами дома. Их охраняли немногочисленные слуги, которые отнюдь не горели желанием погибнуть, защищая имущество своих хозяев. Тех же, кто пытался это сделать, грабители безжалостно убивали.
Скоро начались погромы в кварталах, где проживали иноземцы. Там порой происходили настоящие сражения: обитатели иностранных колоний отчаянно сопротивлялись, зная, что погромщики им не дадут пощады. Только усиленные военные патрули могли удержать чернь от всеобщего мятежа. Поэтому выводить войска из Стамбула и отправлять их навстречу русским было смертельно опасно.
Те же части, которые воевали против русских, были полностью деморализованы: в Эдирне эти трусы показали себя во всей красе. Они не желали сражаться и разбегались по своим домам, словно зайцы. А «союзники»…
Эти дети шайтана после того, как русские вышибли их из Крыма, теперь пытаются побыстрее выбраться из войны и примириться с императором Николаем. Французы, как это у них принято, свергли своего законного повелителя и выбрали другого. А тот сразу же заявил, что война с русскими закончилась, и приказал своим войскам больше не участвовать в боевых действиях.
Британцы же, фактически бросившие своих союзников на произвол судьбы, тоже, похоже, начали искать контакты с русскими, чтобы закончить эту войну, приносящую им одни потери и убытки, и оставить османов одних лицом к лицу с грозным врагом.
Будь проклят Каннинг
[69]! Из-за него мы оказались втянутыми в эту ужасную войну. Он ненавидел царя Николая за то, что тот в грубой форме отказался принять сына лондонского торгаша у себя в Петербурге в качестве британского посла. Этот Каннинг сумел убедить меня в том, что Россия слаба, что у нее нет и не будет союзников, а вся Европа ополчится против русского императора, если тот решится начать войну.
