– Думаю, все потому, что в детстве я серфингом занималась, – сказала она, очевидно довольная собой. – Учишься держать равновесие… – Она вскрикнула, когда лыжи разъехались и она неожиданно шлепнулась на свежий снег.
Мы с Карлом согнулись пополам от смеха, а после неудачной попытки придать лицу оскорбленное выражение Шеннон тоже засмеялась. Когда мы помогали ей встать, я почувствовал на своей спине руку Карла. А потом он слегка обнял меня за шею и посмотрел на меня сияющими голубыми глазами. Выглядел он лучше, чем на Рождество. Чуть похудел, двигался быстрее, говорил четче, белки глаз очистились.
– Ну? – спросил Карл, опираясь на лыжи. – Видишь?
Увидел я только те же самые выгоревшие черные руины, что и месяцем раньше.
– Не видишь? Здесь отель будет.
– Нет.
Карл рассмеялся:
– Подожди четырнадцать месяцев. Я поговорил со своими людьми: черт возьми, да, нам четырнадцати месяцев хватит. Через месяц перережем ленточку в честь начала стройки. И будет масштабнее, чем в первый раз. Приехать и перерезать ленточку согласилась Анна Фалла.
Я кивнул. Депутат стортинга, руководитель Комитета по промышленности. Нехило.
– А потом – большой деревенский праздник в Ортуне, как в старые времена.
– Как в старые времена не будет, Карл.
– Погоди, увидишь. Ради такого случая я попросил Рода снова группу собрать.
– Шутишь! – Я засмеялся. Род. Черт, да это покруче любого депутата стортинга будет.
Карл обернулся:
– Шеннон?
Она карабкалась на холм позади нас.
– Лыжи отдают, – с улыбкой сказала она, запыхавшись. – Интересное выражение. Назад они скользят, а вперед – нет.
– Покажешь дяде Рою, как научилась с горы спускаться? – Карл указал на склон с подветренной стороны. Свежий снег блестел, словно бриллиантовый ковер.
Шеннон скорчила гримасу:
– Я вас развлекать не планировала.
– Представь, что стоишь на серферской доске дома, – поддразнил он.
Она попыталась стукнуть его палкой, но чуть снова не потеряла равновесие. Карл громко рассмеялся.
– Покажешь ей, как надо на лыжах стоять? – спросил меня Карл.
– Нет, – ответил я, закрывая глаза. Их пощипывало, хоть на мне и были темные очки. – Не хочется портить.
– Он имеет в виду, что не хочет свежий снег портить, – услышал я слова Карла, обращенные к Шеннон. – Папу это с ума сводило. Мы оказываемся у идеального спуска с нетронутым, пушистым снегом, и папа просит Роя пойти первым, ведь на лыжах из нас лучше всего держится он, но Рой отказывается, говорит, там же так красиво. Не хочет снег лыжней портить.
– Понимаю, – сказала Шеннон.
– А папа – нет, – сказал Карл. – Он говорил, если не испортишь, то никуда не дойдешь.
Мы сняли лыжи, уселись на них и разделили на троих апельсин.
– Ты знал, что апельсиновое дерево родом с Барбадоса? – спросил Карл и прищурился, глядя на меня.
– Грейпфрутовое, – сказала Шеннон. – И это тоже очень сомнительно. Но… – Она взглянула на меня. – Именно то, что нам неизвестно, делает историю правдой.
Когда апельсин слопали, Шеннон сказала, что назад хочет пойти первой, чтобы мы ее не ждали.
Мы с Карлом сидели и смотрели, как она переберется через холм.
Карл тяжело вздохнул:
– Чертов пожар…
– Узнали еще что-то о том, как все случилось?
– Только то, что его кто-то поджег и что, по всей вероятности, новогоднюю ракету туда подложили, чтобы выдать ее за причину пожара. Этот литовец…
– Латыш.
– …не смог даже рассказать, какую машину увидел, поэтому не исключено, что он и поджег.
– Зачем ему это?
– Пироман. Или ему за это заплатили. Рой, в деревне есть завистники, которые отель ненавидят.
– Ты имеешь в виду, нас ненавидят.
– Не без этого.
Вдалеке раздался вой. Собака. Кто-то говорил, что видел в горах волчьи следы. И даже медвежьи. Разумеется, ничего невозможного в этом нет, просто маловероятно. Нет почти ничего невозможного. Все случится – это лишь вопрос времени.
– Я ему верю, – сказал я.
– Литовцу?
– Даже пироман не останется жить там, где он пожар устроил. А даже если ему за это заплатили – зачем так все усложнять и врать про машину с неработающими стоп-огнями, которая выехала со стройплощадки? Мог бы сказать, что, когда он вернулся, уже полыхало, или что спал в бараке, или что ничего не знает. Пусть полиция выясняет, ракета это или еще что-то.
– Не все рассуждают так логично, Рой.
Я засунул в рот снюс.
– Нет, наверное. Кто ненавидит тебя настолько, чтобы твой отель сжигать?
– Поглядим. Курт Ольсен, потому что по-прежнему уверен: мы в смерти его отца как-то замешаны. Эрик Нерелл – мы унизили его, когда заставили прислать откровенные фотографии. Симон Нергард, потому что он… потому что он в Нергарде живет, ты его избил и он нас всегда ненавидел.
– А как же Дан Кране? – спросил я.
– Нет, они с Мари совладельцы отеля.
– На кого доля записана?
– На Мари.
– Я знаю Мари, ферма наверняка в ее собственности.
– Точно. Но ведь Дан никогда Мари не нагадит…
– Серьезно? Представь себе мужчину, которому изменила жена, а ты – мужчина, с которым она изменила. Ему угрожали, запугали цензурой, его унизил головорез, потому что он хотел написать про отель что-то нехорошее, но правдивое. В канун Нового года его вышвырнули из приличного общества, и он оказался в компании с такими, как я. Брак уже летел к чертям, а в канун Нового года он решил сам вогнать последний гвоздь в крышку гроба, уничтожив репутацию ее отца статьей на первой полосе. Неужели подобный человек никогда ей не нагадит – она же причина всех его несчастий. И при этом параллельно нагадить и тебе? В канун Нового года у Стэнли я видел Дана Кране, который прошел сквозь стену.
– Стену?
– Знаешь, как люди пугаются, когда им угрожает смертью тот, кто точно знает, на какие кнопки нажать?
– Отчасти, – сказал Карл, искоса на меня посмотрев.
– Как говорится, это твою душу сожрет.
– Да, – тихо произнес Карл.
– А что потом?
– В конце концов на страх сил уже не остается.
– Да, – согласился я. – Становится плевать, уж лучше умереть. Погубить самого себя или погубить кого-то другого. Сжечь, убить. Что угодно – лишь бы перестать бояться. Это и есть перейти черту.
– Да, – согласился Карл. – Черта. И по другую ее сторону гораздо лучше. Несмотря ни на что.
