Она улыбнулась шире, глаза засияли, как озеро Будалсваннет ясным днем, и на мгновение мне удалось обо всем забыть. Просто надеялся, что мы проведем вместе эту ночь, а дальше пусть хоть атомная бомба падает. Да, я хотел, чтобы атомная бомба упала. Ведь я выбор сделал – это я точно помню. И предпочел атомную бомбу.
Отставив бокал вина, я заметил, что Шеннон из своего не отпила, но встала. Наклонившись через стол, задула свечу.
– Времени мало, – сказала она. – Слишком мало, чтобы не раздеться и не лечь к тебе поближе.
До четырех утра оставалось восемь минут, когда Шеннон вновь на меня осела. Ее пот смешался с моим, запах и вкус у нас были одни и те же. Я приподнял голову, чтобы посмотреть на часы на прикроватном столике.
– У нас три часа, – сказала Шеннон.
Упав на подушку, я нащупал рядом с часами коробку снюса.
– Я люблю тебя, – сказала она. Проснувшись, она каждый раз это говорила, перед тем как опять заняться любовью. И прежде чем уснуть.
– Я люблю тебя, хрустан, – произнес я с ее интонацией, как будто глубокое содержание слов нам было настолько знакомо, что нам уже не надо было вкладывать в них чувства, смысл или убеждение. Достаточно было произнести, проговорить, как мантру, заученный Символ веры. – Я сегодня плакал, – признался я, кладя в рот снюс.
– Нечасто с тобой такое, – сказала Шеннон.
– Не-а.
– Из-за чего плакал?
– Сама знаешь. Из-за всего.
– Да, но как думаешь, что именно вызвало слезы?
Я задумался.
– Я плакал из-за всего, что сегодня потерял.
– Семейную собственность, – сказала она.
Я хохотнул:
– Нет, не ферму.
– Меня, – сказала она.
– Тебя у меня никогда не было, – сказал я. – Я из-за Карла плакал. Сегодня я потерял младшего братишку.
– Конечно, – прошептала Шеннон. – Прости. Прости, я такая глупая.
Потом она положила руку мне на грудь. И я почувствовал, что это вовсе не те делано-невинные касания – как мы оба знали, прелюдия перед очередным раундом занятий любовью. У меня возникло предчувствие, когда она положила туда руку, – будто хотела схватить мое сердце. Или нет, не схватить – ощутить. Она пыталась ощутить удары, как оно отреагирует на то, что она сейчас произнесет.
– Я уже говорила сегодня, что отель – это лишь одна из новостей, которыми я приехала поделиться.
Она сделала глубокий вдох, а я задержал дыхание.
– Я беременна, – сказала она.
Я все еще не дышал.
– От тебя. Нотодден.
Хоть эти пять слов отвечали на все мои мыслимые вопросы о случившемся, через мой мозг пронеслась лавина мыслей, каждая из которых оставила вопросительный знак.
– Эндометриоз… – заговорил я.
– Забеременеть трудно, но не невозможно, – сказала она. – Я сделала тест и сначала не поверила результатам, но сходила к врачу – он все подтвердил.
Я вновь задышал. Уставился в потолок.
Шеннон подвинулась ко мне:
– Я думала от него избавиться, но я не могу, не хочу. Может, всего раз за мою жизнь планеты выстроились так, что этому телу удалось забеременеть. Но я люблю тебя, а ребенок не только мой, но и твой. Чего ты хочешь?
Я молча лежал в темноте и дышал, думая о том, все ли необходимые ей ответы дало мое сердце в ее руке.
– Я хочу, чтобы у тебя было то, чего ты хочешь, – сказал я.
– Боишься? – спросила она.
– Да.
– Ты рад?
Я задумался.
– Да.
По ее дыханию я понял, что она вот-вот заплачет.
– Конечно, ты растерялся и думаешь о том, что нам теперь делать, – сказала она. Голос дрожал, и говорила она быстро, как будто хотела договорить до того, как голос сорвется. – Рой, я не знаю, что на это ответить. Мне придется остаться в Усе, пока отель не достроят. Наверное, ты думаешь, что ребенок важнее здания, но…
– Тсс, – шепнул я, поглаживая указательным пальцем ее мягкие губы. – Я знаю. И ты ошибаешься. Я не растерялся, я точно знаю, что я должен делать.
Я смотрел, как ее зрачок вроде как включается и выключается, когда она моргает в темноте.
СДЕЛАЙ ТО, ЧТО ДОЛЖЕН, – подумал я. – ВСЕ ЗАВИСИТ ОТ ТЕБЯ. СДЕЛАЙ ЭТО СЕЙЧАС.
Как я уже говорил, я не совсем уверен, решил ли все в туалете для сотрудников или в постели с Шеннон, когда она рассказала, что носит моего ребенка. Может, это не столь и важно, может, как говорится, представляет академический интерес.
В общем, я наклонился к уху Шеннон и прошептал, что нужно делать.
Она кивнула.
Остаток ночи я пролежал без сна.
Строить начнут через четырнадцать дней, над кухонным столом висело приглашение, оповещавшее, что потом в Ортуне выступит Род.
Я уже отсчитывал часы.
Я мучился.
Двигалось огромное, черное транспортное средство. Катилось медленно, как бы нехотя, под шинами скрипел гравий. На краях стабилизаторов, торчавших сзади машины, светились две узкие вертикальные фары. «Кадиллак-девиль». Солнце зашло, но за поворотом оранжевая кромка обрамляла Оттертинд. И горную расщелину глубиной двести метров, напоминавшую след от топора.
«У нас с тобой, Рой, есть только мы». Так Карл говорил. «Все остальные – нам кажется, что мы их любим или они любят нас, – миражи в пустыне. Тогда как мы с тобой – одно целое. Мы братья. Два брата в пустыне. Один подохнет – второй подохнет».
Да, и смерть не разлучит нас. Она нас объединит.
Транспортное средство покатилось быстрее. К аду, где окажемся мы все – те, у кого к убийству душа лежит.
64
Торжественное открытие стройки запланировали на семь вечера.
И тем не менее из Кристиансанда я выехал на рассвете – когда я въезжал в Ус, на муниципальном знаке сиял утренний свет.
От снега остались только сугробы вдоль дороги, серые и грязные. На Будалсваннете лед казался рыхлым, как сорбет, на его поверхности виднелась вода.
Пару дней назад я позвонил Карлу и сообщил, что приеду, но целый день до открытия буду занят: на заправке ревизия за последние пять лет. Я соврал, что проверяют методом случайной выборки, чистой воды формальность, но я обязан помочь отчитаться за цифры того периода, когда начальником был я. Я не знал, сколько это продлится, несколько часов или два дня, но при необходимости в мастерской посплю. Карл ответил, что все в порядке: они с Шеннон все равно будут заняты подготовкой церемонии начала строительства и праздника в Ортуне.
– Но мне есть о чем с тобой поговорить, – сказал он. – Если тебе так удобнее, могу на заправку прийти.
