– Э, да, но…
– Шеннон найдут в Хукене в этом «кадиллаке», и это объяснит травмы головы.
– Но… в Хукене это уже третья машина. Полиция ведь заинтересуется, что тут, черт возьми, происходит?
– Точно. Но когда увидят изношенные детали, о которых я тебе говорю, решат, что это и правда несчастный случай.
– Думаешь?
– Не сомневаюсь, – ответил я.
Когда мы с Карлом покатили огромную черную колымагу, вокруг Оттертинда по-прежнему светился оранжевый ореол. За огромным рулем Шеннон казалась совсем маленькой. Мы отпустили машину, и она медленно, как бы нехотя покатилась, разбивая щебень колесами. На торчавших сзади стабилизаторах засветились две красные узкие вертикальные фары. «Кадиллак-девиль». Родом из той эпохи, когда американские машины напоминали космические корабли, – они тебя на небеса доставят.
Я пялился вслед машине, наверняка заело трос газа – скорость только нарастала, и я подумал, что случится в этот раз: он отправится на небеса.
Она обмолвилась, что, как ей кажется, будет мальчик. Я ничего ей не говорил, но, разумеется, не мог не думать об имени. Не думаю, что она согласилась бы на Бернарда, но мне в голову больше ничего не приходило.
Карл положил руку мне на плечо.
– У меня есть только ты, Рой, – сказал он.
«А у меня – только ты», – подумал я.
Два брата в пустыне.
70
– Многие из нас сочтут, что мы вернулись туда, откуда начали, – сказал Карл.
Он стоял на сцене в Ортуне, у микрофона, которым скоро завладеет Род со своей группой.
– И я имею в виду не первое собрание инвесторов, проведенное здесь, а время, когда я, мой брат и многие собравшиеся здесь сегодня вечером ходили сюда на танцы. После пары рюмок мы обычно начинали драть глотку, бахвалясь, какие великие дела нас ждут. Или спрашивали того, кто громче всех драл глотку на прошлых танцах, как там дела, приступил ли он уже к выполнению великого плана? В одну сторону летели усмешки, а в другую – проклятия и – если парень принимал все близко к сердцу – удары головой.
Зрители в зале рассмеялись.
– Но когда в следующем году кто-нибудь спросит, что там с отелем, которым так хвастались в Усе, мы скажем, что мы его построили. Два раза.
Безумное ликование. Я переступал с ноги на ногу. Горло вялой хваткой сдавила тошнота, по глазам ритмично била головная боль, и у меня ужасно болело в груди – мне казалось, примерно такие ощущения бывают при инфаркте. Но я пытался не думать, пытался не чувствовать. На данный момент у Карла получалось лучше, чем у меня. Надо бы мне это знать. Холодный из нас двоих он. Он как мама. Пассивный соучастник. Холодный.
Он взмахнул руками, словно директор цирка или актер:
– Те из вас, кто чуть ранее был на торжественной церемонии, видели представленные здесь чертежи и знают, каким великолепным станет отель. На сцене должен был присутствовать главный архитектор, моя жена Шеннон Аллейн Опгард. Возможно, она приедет чуть позже, но в данный момент она отдыхает дома – так бывает, когда вынашиваешь не только отель…
На секунду воцарилась тишина. Затем вновь раздались восторженные крики, за которыми последовали аплодисменты и топот.
Терпеть я уже не мог и двинулся к выходу.
– А теперь, друзья, поприветствуйте…
Проложив себе путь к двери, я успел зайти за угол дома, после чего горло переполнилось и на землю передо мной хлынула блевотина. Шла она приступами, вырывалась – как будто, блин, при родах. Когда все наконец прекратилось, я, опустошенный, опустился на колени. Я слышал, как снаружи колокольчик отбивал такт песни, с которой всегда начинали Род и его компашка: «Honky Tonk Women». Упершись лбом в стену дома, я зарыдал. Из меня вытекали сопли, слезы и воняющая рвотой слизь.
– Ого, – раздался за моей спиной чей-то голос. – Неужели кто-то наконец поколотил Роя Опгарда?
– Да хватит, Симон, – зазвучал женский голос, и я почувствовал на своем плече руку. – Рой, все нормально?
Я встал вполоборота. На голову Грета Смитт повязала красную косынку. И выглядела очень даже ничего.
– Да просто самогонка что-то не очень, – сказал я. – А так все хорошо.
К парковке эти двое пошли, крепко обнявшись. Я встал и направился к березовой рощице, ступая по мягкому газону, вязкому, напитавшемуся водой от талого снега. Я продул ноздри, сплюнул и перевел дыхание. Еще холодный вечерний воздух приобрел другой вкус – как обещание, что будет по-другому, по-новому и станет лучше. Мне удалось понять, что именно.
Я встал на пригорке под голым деревом. Взошла луна, волшебным светом освещая озеро Будалсваннет. Через несколько дней пойдет лед. Льдины подхватит течением. Раз трещины появились, значит скоро все исчезнет.
Рядом со мной возникла чья-то фигура.
– Как поступает тундряная куропатка, когда лиса яйца крадет? – Оказалось, Карл.
– Новые откладывает, – ответил я.
– Разве не странно бывает с теми штуками, о которых говорят тебе родители. Пока ты молодой, все это для тебя пустая болтовня. И вдруг однажды ты понимаешь, что они имели в виду.
Я пожал плечами.
– Красиво, а? – спросил он. – Когда весна наконец и до нас добралась.
– Ага.
– Ты обратно когда?
– Обратно?
– В Ус.
– Наверное, на похороны.
– Здесь похорон не будет, я гроб на Барбадос отправлю. Я про то, когда ты обратно переедешь.
– Никогда.
Карл засмеялся, как будто я анекдот рассказал.
– Возможно, тебе это пока неизвестно, но ты еще до конца года вернешься, Рой Опгард.
Потом он ушел.
Стоял я долго. Наконец посмотрел на луну. Была б она побольше, как планета, это действительно поместило бы меня и всех остальных, наши трагедии и торопливо прожитые жизни в более широкую перспективу. Сейчас мне это было нужно. Пусть нечто расскажет мне, что мы все – Шеннон, Карл и я, папа и мама, дядя Бернард, Сигмунд Ольсен, Виллумсен и датский головорез – побыли здесь, ушли и оказались забыты в то же мгновение, стали едва заметным проблеском в необъятном времени и пространстве вселенной. Это наше единственное утешение – что значения абсолютно ничто не имеет. Ни своя земля. Ни собственная заправка. Ни пробуждение с тем, кого любишь. Ни наблюдение за тем, как растет твой ребенок.
Вот так. Значения нет.
Но луны, ясное дело, для утешения слишком мало.
71
– Спасибо, – поблагодарила Мартинсен, взяв протянутую ей чашку кофе. Опершись на кухонный стол, она смотрела в окно.
На Козьем повороте все еще стояли машина Криминальной полиции и «лендровер» Курта Ольсена.
