– Прости, – извинился я, – я решил отдохнуть чуток и заснул.
– Круто! Эти дрочилы там орали как резаные, а ты взял и отрубился.
– Да. – Другого ответа у меня не нашлось.
– Дрочилы – это кто? – спросила Шеннон.
– Шумные придурки с примитивными развлечениями, – пробормотал Карл, – они еще любят американские тачки и трейлеры, – он шумно отхлебнул чего-то из бутылки, – но те, кто сегодня к нам приходил, таким больше не занимаются – их телки им не разрешают. Впрочем, есть и продолжатели традиции – они обычно пасутся на заправке у Роя.
– Значит, дрочила – это… – недопоняла Шеннон.
– Свинья, – сказал я, – свинья-самец. Похотливый и опасный.
– Прямо-таки опасный?
– Ну, его можно кастрировать. Получится боров.
– Боров, – повторила она.
– Строго говоря, сегодня у нас тут как раз стадо боровов и пировало, – хохотнул Карл, – женатые, респектабельные и кастрированные. Но репродуктивная функция у них все равно работает.
– Это называется боров-производитель, – сообщил я, – кастрированный, но сам этого не понимает.
Карл громко рассмеялся.
– Боров-производитель, – повторила Шеннон. Подозреваю, что каждое сказанное нами слово отпечатывалось у нее в мозгу. – Ездят на американских тачках.
– Шеннон обожает американские машины, – сказал Карл, – она на собственном «бьюике» начала ездить, когда ей одиннадцать исполнилось. Ой!
Я услышал сердитый шепот Шеннон.
– «Бьюик», – удивился я, – неплохо.
– Он врет, сама я не водила, – возразила Шеннон, – просто бабушка давала мне порулить. И машина была древняя и ржавая, а бабушке досталась от ее брата, дяди Лео. Его убили на Кубе, где он воевал против Кастро и Батисты. Автомобиль прислали с Кубы по частям, и бабушка сама его собрала.
Карл засмеялся:
– Лео, значит, было уже не собрать?
– А это какой «бьюик» был? – заинтересовался я.
– «Роудмастер», модель пятьдесят четвертого года, – ответила Шеннон. – Когда я училась в университете, бабушка каждый день отвозила меня на нем в Бриджтаун.
Я, видать, сильно устал, а может, до сих пор похмелье не стряхнул после пунша с пивом, потому что сказал вдруг вслух, что «бьюик» этой модели – один из самых красивых автомобилей в мире.
– Жаль, что ты весь праздник проспал, Рой, – сказала Шеннон.
– О, да ему же лучше, – не согласился с ней Карл, – видишь ли, Рой особо людей не жалует. Ну, кроме меня.
– Рой, ты правда ему жизнь спас? – спросила Шеннон.
– Нет, – ответил я.
– А вот и да! – уперся Карл. – В тот раз, когда мы у Виллумсена купили подержанное снаряжение для дайвинга, а на курсы денег у нас не было, мы его просто напялили и полезли в воду, хотя ни хрена не знали.
– Это я виноват, – сказал я, – я думал, там все просто и достаточно головой подумать.
– У него-то все получилось, – не унимался Карл, – а когда очередь до меня дошла, я напустил в маску воды, труханул и выплюнул трубку. Если б не Рой…
– Да я-то чего, я ж только высунулся из лодки и вытащил тебя из воды.
– В тот же вечер я откупился от этих прибамбасов – мне на них даже смотреть тошно было. Сколько ты мне дал? Сотню крон?
Губы у меня сами собой растянулись в улыбке.
– Помню только, что ты в кои-то веки назначил честную цену.
– Зря ты эту сотню на него потратил! – воскликнула Шеннон. – А ты, Карл, отблагодарил брата за свое спасение?
– Нет, – признался Карл, – Рой – брат намного лучше, чем я.
Шеннон громко рассмеялась, – по-моему, Карл ее пощекотал, потому что даже кровать закачалась.
– Это правда? – спросила Шеннон.
Ответа не последовало, и я понял, что спрашивает она меня.
– Нет, – сказал я, – он врет.
– Вон оно что? И что же он для тебя сделал?
– Он проверял мои сочинения.
– А вот и нет! – возмутился Карл.
– Перед тем как мне надо было сдавать сочинение, он посреди ночи просыпался, крался к моему портфелю, доставал тетрадку, прятался в туалете и исправлял все ошибки. А потом клал тетрадку на место и опять ложился в кровать. И никогда ничего мне не говорил.
– Да это, наверное, один раз всего и было! – сказал Карл.
– Каждый раз это было. И я тоже молчал.
– А почему? – Шепот Шеннон будто сливался с темнотой.
– Не мог же я признаться, что позволяю своему младшему брату за мной дерьмо разгребать, – объяснил я, – а с другой стороны, хорошие оценки мне тоже нужны были.
– Ну ладно, раза два, – уступил Карл, – может, три.
Мы замолчали. Делили молчание на троих. Я прислушивался к дыханию Карла – такому знакомому, словно мое собственное. Но я слышал и дыхание еще одного человека. И ощутил укол ревности – не я сейчас лежу внизу и обнимаю его. Снаружи вдруг донесся леденящий крик. Кажется, кричали где-то на пустоши. Или в Хукене. Шеннон что-то пробормотала.
– Она спрашивает, что это за зверь, – сказал Карл, – ворон, верно ведь?
– Ага. – Я выждал еще пару секунд. Во́роны, по крайней мере местные, обычно кричат дважды. Но второго крика не последовало.
– Он предвещает опасность? – спросила Шеннон.
– Может, и так, – не стал возражать я, – а может, где-нибудь километрах в пяти отсюда сидит еще один ворон, которого мы не слышим, и эти двое просто переговариваются.
– И кричат они по-разному?
– Да, – сказал я, – если подойти близко к гнезду, то кричат они иначе. И самки в основном кричат чаще. Иногда так заведутся, хотя и повода-то нету.
Карл хохотнул. Обожаю, как он смеется. Смех у него теплый и добрый.
– Рой о птицах знает больше, чем обо всем остальном. Разве что о машинах столько же. И о заправках.
– Но не про людей, – добавила Шеннон.
По интонации я так и не понял, вопрос это или утверждение.
– Именно, – подхватил Карл, – поэтому он и давал людям названия птиц. Папа был рогатым жаворонком. А мама – каменкой. Дядя Бернард – болотной овсянкой, потому что сперва учился на священника и лишь потом передумал и стал автомехаником, а у болотных овсянок белый воротничок.
Шеннон засмеялась:
– А ты, дорогой, – ты кем был?
– Я был… Кем уж я был-то?
– Луговым коньком, – тихо проговорил я.
– Значит, луговой конек красивый, сильный и умный? – хихикнула Шеннон.
– Может, и так, – поддакнул я.
