Зачем он притащил меня сюда, на озеро Будалсваннет, я не понимал. Может, думал, что так мне будет спокойнее. Я расслаблюсь и сболтну что-нибудь, чего не сказал в участке. Или, возможно, он, как ленсман, и впрямь чувствовал ответственность за нас и ему хотелось узнать, как мы живем.
– Ага. А почему бы и нет? – ответил я.
– Ты всегда любил гайки крутить, – сказал он, – а у Курта сейчас только девушки на уме. И каждый раз разные. А у вас с Карлом как по этой части? Встречаетесь с кем-нибудь?
Я высматривал в темной воде приманку, и его вопрос повис в воздухе.
– У тебя же еще девушки не было, да?
Я пожал плечами. Одно дело – спросить двадцатилетнего парня, встречается ли он с кем-нибудь, и совсем другое – была ли у него когда-нибудь девушка. И Сигмунд Ольсен это отлично понимал. Интересно, сколько ему было, когда он завел эту прическу? Видно, с ней он пользовался успехом.
– Пока не встретил никого, ради кого стоит стараться, – сказал я, – а заводить девушку, просто чтобы была, неохота.
– Разумеется, – поддакнул Ольсен, – а некоторым вообще девушка не нужна. Каждый волен поступать, как ему нравится.
– Ага, – согласился я. Если бы он только знал. Но, кроме Карла, не знал никто.
– Главное, чтобы это другим не мешало, – продолжал Ольсен.
– Ясное дело. – Я все думал, к чему же он ведет. И долго ли нам еще рыбачить.
У меня в мастерской стояла машина, которую требовалось починить к следующему утру. И как по мне, то мы ушли чересчур далеко от берега. Озеро Будалсваннет большое и глубокое, папа в шутку называл его великой тайной – ничего больше похожего на море у нас не было. В школе нам рассказывали, что ветер и три реки, впадающие в озеро и вытекающие из него, образуют горизонтальные течения, но самое опасное – это сильные вертикальные течения, которые, особенно часто весной, образуются из-за большой разницы между температурой разных слоев воды. Уж не знаю, могут ли они засосать тебя на дно, если тебе в марте вздумалось бы окунуться, но в классе мы сидели с широко открытыми глазами и представляли себе именно это. Возможно, именно поэтому мне не нравился Будалсваннет – и плавать не нравилось ни в нем, ни по нему. Поэтому тестировать снаряжение для дайвинга мы с Карлом отправились на одно из более мелких горных озер, где никаких течений нет и где, даже если лодка перевернется, можно легко доплыть до берега.
– Помнишь, сразу после смерти твоих родителей мы с тобой разговаривали и я еще сказал, что многие о своей депрессии не говорят? – Ольсен вытянул из воды леску, с которой капала вода.
– Да, – сказал я.
– Правда? Какая у тебя память хорошая! Вообще-то, я по себе знаю, что такое депрессия.
– Серьезно? – Я притворился удивленным. Надеялся, что он только это и хочет мне рассказать.
– Ага, я и таблетки принимал, – он с улыбкой посмотрел на меня, – даже премьер-министры в таком признаются, мне-то чего скрывать? К тому же дело это давно было.
– Надо же.
– Но наложить на себя руки мне даже в голову не приходило, – сказал он, – а знаешь, что могло бы меня заставить пойти на такое? Чтобы я умер и оставил жену и двоих детей?
Я сглотнул. Что-то говорило мне о том, что перемирие под угрозой.
– Стыд, – сам ответил он, – а ты как думаешь, Рой?
– Я не знаю.
– Не знаешь?
– Нет. – Я шмыгнул носом. – А кого, кстати, вы тут ловите? – Я кивнул на озеро. – Треску и камбалу? Сайду и лосося?
Ольсен щелкнул катушкой, – кажется, заблокировал ее и воткнул удочку между дном лодки и этой штуковиной, на которой сидишь. Он снял темные очки и, взявшись за ремень, поддернул джинсы. На ремне у него висел мобильник в чехле, и Ольсен часто смотрел на него.
Ленсман уставился на меня.
– Родители твои были людьми консервативными, – сказал он, – верующими.
– Не факт, – возразил я.
– Они состояли в методистской церкви.
– По-моему, отец туда вступил просто потому, что это в Штатах популярно.
– К гомосексуалистам твои родители особой любви не питали.
– Мама к ним нормально относилась, а папа вообще себя ничьим сторонником не считал. Кроме тех, кто живет в Штатах и голосует за республиканцев.
Я не шутил – папа сам говорил это, слово в слово. Я лишь умолчал о том, что чуть позже папа проникся уважением к японским солдатам, потому что те, по словам папы, были достойными противниками. Он так это говорил, будто и сам воевал. Особенно восхищался папа обычаем харакири – видать, полагал, что так поступают при необходимости все японские солдаты. «Посмотри, на что способен такой маленький народ, – сказал однажды папа, натачивая охотничий нож. – Когда у тебя не остается права на ошибку, когда понимаешь, что ошибся, ты должен вырезать себя из тела общества, словно раковую опухоль». Я мог бы рассказать об этом Ольсену, но зачем?
Ольсен кашлянул:
– А сам ты как к гомосексуалистам?
– Отношусь? А чего, обязательно как-то относиться? Это все равно что спросить – а как ты относишься к брюнетам?
Ольсен снова достал удочку и подкрутил леску. Я вдруг осознал, что таким же жестом мы просим людей продолжать рассказ – мол, давай поподробнее. Однако я молчал.
– Ладно, Рой, давай начистоту. Ты гей?
Не знаю, почему он теперь говорил не «гомосексуалист», а «гей» – может, считал это чуть менее мерзким. Я посмотрел в воду. Там, в глубине, блестел железный крючок, слегка матовый и размытый, будто свет в воде двигался медленнее.
– Вы чего, Ольсен, запали на меня?
Этого он точно не ожидал. Бросив подкручивать леску, он поставил удочку и с ужасом уставился на меня:
– Чего-о? Что за херня, нет, я…
В ту же секунду крючок выпрыгнул из воды и, пролетев у нас над головой, будто летучая рыба, маятником качнулся обратно и стукнул Ольсена по затылку. Но швабра волос у него на голове была ворсистой, так что ленсман, похоже, ничего не заметил.
– Если я и гей, – начал я, – то еще и сам этого не понял, потому что иначе и вы, и все остальные в деревне об этом через пятнадцать минут узнали бы. А этого не произошло, значит я и сам об этом пока не догадываюсь. Есть и второй вариант – я не гей.
Сперва Ольсен возмущенно таращился на меня, но потом вроде как переварил.
– Я ленсман, Рой. Твоего отца я знал, и с самоубийством он у меня не вяжется. А уж то, что он утянул с собой и твою маму, – и подавно.
– Потому что это не самоубийство, – тихо проговорил я, хотя в голове моей эти слова отозвались криком. – Я же говорил: он просто не вписался в поворот.
– Возможно. – Ольсен потер подбородок.
Что-то он все-таки накопал, мудак.
