Я медленно кивнул.
– Значит, мы – ты, я и Карл – семья?
– Мы семья, хоть и без кровного родства.
– Хорошо, – сказал я, – так как ты член семьи, будешь вместе со мной и Карлом участвовать в военном совете, а не подслушивать в трубу.
– В трубу?
– Это просто выражение такое.
На крыльце появился Карл, он спустился по ступенькам и направился к нам.
– Почему совет – военный? – спросила Шеннон.
– Потому что сейчас война, – ответил я.
Я посмотрел ей в глаза. Они сверкали, словно у готовой к битве Афины. Господи, какая же она была красивая.
И тогда я рассказал ей про ночь «Фритца».
15
Я говорил по телефону, надеясь, что вода заглушает мой голос и дядя Бернард меня не услышит.
– Рой, что значит – он мертв?
– Он падал довольно долго. И снизу ничего не слышно. Но я точно не знаю, он исчез.
– Где исчез?
– В Хукене, ясное дело. Он пропал – я наклонился, но его не вижу.
– Карл, оставайся на месте. Ни с кем не разговаривай и ничего не трогай. Понял?
– Да. А ты скоро…
– Пятнадцать минут, хорошо?
Положив трубку, я вышел с мойки и посмотрел в сторону Козьего поворота. Саму высеченную в горе дорогу отсюда не видно, но когда там проезжает машина, то верхнюю ее часть разглядеть можно. И если в ясный день одеться поярче и встать возле обрыва, то тебя тоже будет видно. Впрочем, сейчас солнце было довольно низко.
– Мне надо домой – починить кое-что, – громко сказал я.
Дядя Бернард завернул металлическое кольцо на шланге и выключил воду:
– Что?
– Заземление, – соврал я.
– Ты глянь чего. И это прямо срочно?
– Карлу вечером нужен свет, – ответил я, – ему уроки делать. Я потом вернусь.
– Ладно. Я через полчаса ухожу, но у тебя ключи есть.
Я сел в «вольво» и поехал домой. Старался не гнать. Хотя, когда единственный на всю деревню полицейский лежит на дне пропасти, шансы, что тебя арестуют, крайне малы.
Когда я приехал, Карл стоял у Козьего поворота. Я припарковался возле дома, заглушил двигатель и поставил машину на ручник.
– Слышно что-нибудь? – спросил я и кивнул в направлении Хукена.
Карл покачал головой. Он молчал, а взгляд у него был совсем бешеный, прежде я таким его не видел. Волосы растрепались и торчали во все стороны, словно он специально их взъерошил. Зрачки были огромными, как у тех, кто пережил потрясение. Ну, Карл его и пережил, бедняга.
– Что произошло?
Карл сел прямо посреди дороги, где обычно ложились козы. Он съежился, опустил голову и закрыл лицо руками, хотя тень от его фигуры получилась длинная и странноватая.
– Он приехал сюда, – запинаясь, проговорил он, – сказал, что вы с ним ездили на рыбалку, и начал вопросы задавать, целую кучу, и я… – На этом он умолк.
– Сигмунд Ольсен приехал сюда, – я опустился рядом, – и, наверное, сказал, что я ему все выложил. А потом спросил, правда ли, что, когда ты был несовершеннолетним, я тебя изнасиловал.
– Да! – выкрикнул Карл.
– Тсс, – шикнул я.
– Он сказал, лучше будет, если мы оба сознаемся и этим все закончится. В противном случае он воспользуется доказательствами и возбудит официальное дело. Я говорил, что ты меня никогда не трогал, то есть не так, не… – Карл смотрел на землю и махал руками, точно меня рядом не было. – Но он сказал, что это бывает, – вроде как в таких случаях жертве часто нравится насильник, жертва частично берет на себя ответственность за случившееся, особенно если это повторялось неоднократно.
Я подумал, что тут проклятущий ленсман Ольсен оказался прав.
Карл всхлипнул:
– И он сказал, что Анна из медпункта рассказала маме с папой о том, чем мы занимались, и через два дня мама с папой разбились. И еще что папа знал, что однажды все обо всем узнают, а он был верующим и с таким стыдом жить не мог.
«Ага, – подумал я, – и забрал с собой на тот свет маму, а не двух содомитов из детской».
– Я ему пытался объяснить, что все не так, что это случайно получилось. Совершенно случайно. Но он не слушал и только сам говорил. Сказал, что папин анализ крови показал очень низкое содержание алкоголя и что на трезвую голову в пропасть не свалишься. И у меня вроде как в мозгах помутилось – ясно было, что он и впрямь настроен серьезно…
– Ага, – я стряхнул с брюк острый камешек, – Ольсену приспичило непременно распутать это свое гребаное дело.
– А мы как же, Рой? Нас же посадят?
Я ухмыльнулся. Посадят? Ну что ж, возможно, об этом я особо не думал. Я знал, что если правда выплывет наружу, то сидеть за решеткой – это еще полбеды, а вот стыд оттого, что все узнают, меня убьет. Потому что если слухи эти расползутся по деревне, то терпеть придется не только тот стыд, который много лет душил меня в темноте комнаты. Тогда все примутся копаться в нашей грязи, обсуждать предательство, высмеивать нас. Нас, семью из Опгарда, станут унижать. Может, это, как говорится, и расстройство личности, но логику харакири папа отлично понимал. И я тоже. Если тебя мучает стыд, смерть для тебя – единственный выход. С другой стороны, пока совсем не припрет, не умрешь.
– Времени у нас в обрез, – сказал я, – что дальше было?
– Я совсем растерялся, – Карл искоса взглянул на меня – так он смотрел, когда вот-вот сознается, – я сказал, что уверен – это был несчастный случай. И у меня есть доказательства.
– Чего-о ты сказал?
– Рой, мне ж надо было хоть что-то придумать! И я сказал, что одно колесо у машины было проколото, поэтому они и съехали в обрыв. Ведь машину-то никто не осматривал, они только тела достали, и все, а потом на альпиниста камень свалился, и после этого лазить туда боялись. И неудивительно – так я сказал, – что колесо спущенное они не заметили, потому что, когда машина перевернута колесами кверху, это незаметно. Но я типа пару недель назад взял бинокль и спустился немного вниз – туда, где можно за большие камни ухватиться. Оттуда, если свеситься вниз, видно машину. И я вроде как заметил, что левое переднее колесо сильно спустило. Значит, прокололи его до того, как машина свалилась, потому что упала она на крышу.
– И Ольсен повелся?
– Нет. Решил сам посмотреть.
Что было дальше, я догадывался.
– Ты принес бинокль и…
– Он забрался на самый край… и, – Карл с шумом выдохнул и закрыл глаза, – я слышал, как камни застучали, потом крик, и все, он исчез.
«Исчез, – подумал я, – исчез, да не совсем».
