Собрание в муниципалитете начиналось в пять, и перед отъездом Карл успел пообедать со мной и Шеннон. Я приготовил горную форель с картошкой и огуречным салатом со сметаной и накрыл стол в столовой.
– Ты вкусно готовишь, – похвалила Шеннон, убирая со стола.
– Спасибо, но тут ничего сложного, – сказал я, прислушиваясь к затихающему гулу двигателя.
Я налил нам кофе, и мы уселись в гостиной.
– Отель на повестке дня первый, – я посмотрел на часы, – поэтому он уже вот-вот будет выступать. Держим кулаки и пожелаем ему ни пуха ни пера.
– Ни пуха ни пера, – повторила Шеннон.
– Семь футов под килем.
– Под килем. Что такое киль?
– Что-то морское, я тут не знаток.
– За это надо выпить. – Шеннон сходила на кухню и принесла два бокала и бутылку игристого, которое Карл поставил охлаждаться. – А в чем ты знаток?
– В чем знаток? – Я наблюдал, как она открывает бутылку. – Я знаток в заправках. И хотел бы, чтоб у меня была собственная. И… пожалуй, больше ничего.
– А жена, дети?
– Если появятся, то пускай будут.
– Почему ты никогда не встречался с девушками?
Я пожал плечами:
– Никто на меня не позарился.
– Не позарился? То есть ты считаешь себя непривлекательным?
– Да я, вообще-то, пошутил, но скорее да.
– Тогда скажу тебе, Рой, что ты ошибаешься. И говорю я это не из жалости, а потому что это факт.
– Факт? – Я взял бокал. – Разве привлекательность – не субъективная штука?
– Отчасти. И нередко женщина считает мужчину более привлекательным, чем на самом деле, а вот мужчине женскую привлекательность свойственно приуменьшать.
– По-твоему, это несправедливо?
– Хм. Наверное, мужчина чувствует себя свободнее, потому что его внешность считается менее важной. Однако из-за этого большее значение приобретает его социальный статус. Если женщины жалуются, что им навязывают стандарты красоты, мужчинам вполне можно было бы пожаловаться, что от них требуют определенного статуса.
– А когда у тебя ни красоты, ни статуса?
Шеннон сбросила обувь и с ногами уселась на стул. Похоже, ей все это нравилось.
– Статус, так же как и красоту, можно мерить разными мерками и по разным критериям, – сказала она. – У нищего, но гениального художника иногда бывает целый гарем поклонниц. Женщин притягивают мужчины, которые выделяются из толпы. Когда у тебя ни красоты, ни статуса, можно взять очарованием, силой характера, чувством юмора и другими качествами.
Я рассмеялся:
– И я как раз из таких, кто берет чем-то еще?
– Да, – ответила она, – твое здоровье.
– Твое здоровье и охренеть какое огромное спасибо. – Я поднял бокал. Пузырьки в нем что-то мне шептали, но что – я не понимал.
– Всегда пожалуйста, – улыбнулась она.
– С такими, как Карл, все проще, – сказал я и понял вдруг, что допил почти до дна. – Так что тебя покорило? Внешность, статус или очарование?
– Неуверенность, – ответила она, – и доброта. Красота Карла – в его доброте.
Я поднял правую руку – хотел предостерегающе выставить указательный палец, но перебинтованный средний не сгибался, поэтому пришлось подключать левую руку.
– Нет-нет. Нельзя выступать с такими дарвинистскими суждениями и при этом утверждать, будто сама ты этим правилам не подчиняешься. Неуверенность и доброта – этого недостаточно.
Она улыбнулась и опять наполнила бокалы.
– Ты, разумеется, прав. Но мне именно так и казалось. Знаю, мой рациональный мозг, как и полагается мозгу животного, наверное, искал самца, способного стать отцом моему потомству, а вот мое человеческое начало заставило влюбиться в это ранимое существо.
Я покачал головой:
– Внешность, статус или компенсирующие факторы?
– Дай-ка подумать. – Шеннон подняла бокал и посмотрела сквозь него на лампу. – Внешность.
– Значит, внешность. А разве это не… банально? – Я явно выпил лишнего.
– Разумеется, банально. Но в мире, где география перестала быть барьером, почему черные все равно вступают в браки с черными, белые – с белыми, а азиаты, даже не живущие в Азии, – с другими азиатами?
– Культура, – сказал я, – им нужен тот, кого они понимают. И кто поймет их. Дети из богатых семей находят себе подобных, художники ищут художников, а образованные – образованных.
– Согласна, – кивнула Шеннон, – но, готовясь сделать выбор, мы тем не менее руководствуемся простейшими факторами, банальными, но важными. Внешность. Чернокожим привлекательными кажутся другие чернокожие, а для азиата восточная красота будет более очевидна, чем для нас с тобой. Почему?
Я пожал плечами:
– Может, это какой-нибудь врожденный инстинкт – повинуясь ему, мы ищем похожих на нас или на наших родителей. Возьмем, к примеру, снежного барса – он всю жизнь бродит по Гималаям и даже собственного отражения в воде не видел, потому что вместо воды там снег и лед. Но когда половозрелый самец впервые видит самку, он тут же думает: во красотка, ну охренеть!
Шеннон тихо рассмеялась:
– По-моему, Рой, ты путаешь самца с эстетом. Ты же не захочешь заводить семью с «крайслером» или машиной Голдберга, так? Красота порождает желание, красивым объектом нам хочется обладать. Но порой у нас возникает желание создать пару с кем-то, кого мы красивым не считаем, если мы знаем, что впоследствии обладать ими не будем, верно?
Я кивнул. Промолчал. Но думал о Карле и Грете, там, в рощице. Как ее пуховик терся о дерево, а потом порвался. И еще один звук мне вспомнился. Чавканье. Мягкая грудь. Юлия. Я отогнал эту мысль.
– Именно этим каждый из нас и руководствуется. Никто из нас не воспринимает красоту вне контекста – она всегда соотносится с нашим предыдущим опытом, с тем, что мы усвоили, изучили и сопоставили. Жители любой страны считают свой гимн самым красивым, мы уверены, что наша мама готовит лучше всех в мире, а самая красивая девушка у нас в деревне – первая красавица на планете. И так далее. Когда впервые слышишь чужую музыку, она обычно не нравится. Конечно, если она действительно чужая. Если кто-то утверждает, будто обожает совершенно новую для него музыку, это оттого, что ему нравится сама экзотичность. К тому же у него складывается впечатление, будто он, в отличие от окружающих, невероятно чувствителен и космополитичен. Но на самом деле нравятся ему те аспекты, которые он, сам того не понимая, узнает. Постепенно новое становится частью его опыта, частью изученного, навязанных представлений о красоте – то есть внедряется в его эстетические пристрастия. В начале двадцатого века американский кинематограф начал приучать представителей всех рас к тому, что голливудские артисты красивы. Сперва белые, а позже – и темнокожие. Последние пятьдесят лет азиатский кинематограф таким же образом продвигает своих кинозвезд. Хотя тут как с музыкой – их красоту должны признавать, значит азиат не должен выглядеть чересчур по-азиатски, ему следует соответствовать уже существующему идеалу красоты, а этот идеал – по-прежнему белокожий. Поэтому, говоря о чувстве прекрасного, мы употребляем слово «чувство», что, мягко говоря, неточно. Слух и зрение – чувства врожденные, но в отношении красоты все мы начинаем с чистого листа. Мы… – Она вдруг осеклась и, быстро улыбнувшись, поднесла бокал к губам – наверное, решила, что зря старается, потому что слушатель ей достался неблагодарный.
