Мы немного посидели в тишине. Я кашлянул:
– Я читал, что повсюду – даже в отдельно живущих племенах – красивым считается лицо симметричное. Значит, это нечто врожденное?
Шеннон посмотрела на меня, снова улыбнулась и наклонилась вперед.
– Возможно, – сказала она, – с другой стороны, правила симметрии простые и строгие, поэтому неудивительно, что в этом сходятся все. Вера в высшие силы тоже присуща всем, но мы с нею не рождаемся.
– А если я скажу, что ты красивая? – сам того не ожидая, выпалил я.
Сперва она изумленно замерла, а затем показала на свой полуприкрытый глаз, и когда заговорила снова, то вместо приятной теплоты в голосе зазвенел металл.
– Это значит, что либо ты врешь, либо ты не уяснил даже самые элементарные принципы красоты.
Я понял, что переступил границу.
– То есть существуют принципы? – спросил я, чтобы оправдаться.
Она оценивающе разглядывала меня, будто прикидывая, стоит меня помиловать или нет.
– Симметрия, – ответила она наконец, – золотое сечение. Формы, повторяющие природные. Гармонирующие цвета и оттенки.
Я кивнул, довольный, что обстановка разрядилась, но знал, что еще долго не прощу себе этой оплошности.
– Или функциональные формы в архитектуре, – продолжала она, – на самом деле они тоже повторяют природу. Шестиугольные соты в улье. Бобровые плотины. Разветвляющиеся лисьи норы. Дупло дятла, где селятся и другие птицы. Ни одна из этих конструкций не создавалась ради красоты и тем не менее красива. Дом, в котором приятно жить, красив. Все проще простого.
– А автозаправка?
– Тоже бывает красивой, пока она служит целям, которые мы считаем достойными.
– И виселица тоже?..
Шеннон улыбнулась:
– …тоже бывает красивой, если осужденный на повешение осужден не зря.
– Чтобы считать так, необязательно ненавидеть осужденного?
Шеннон прищелкнула языком, будто пробуя эту мысль на вкус:
– Нет, по-моему, достаточно считать казнь необходимой мерой.
– А вот «кадиллак» – машина красивая, – сказал я, доливая себе вина, – хотя в сравнении с современными автомобилями форма у него малофункциональная.
– Она имитирует природные формы. Эта машина выглядит как орел, который вот-вот взлетит, она скалит зубы, будто гиена, готова плыть по воде, словно акула. И кажется, будто в нее встроен двигатель от ракеты и на ней можно полететь в космос.
– Но форма врет о функции, и мы об этом знаем. Однако считаем ее красивой.
– Некоторые церкви кажутся красивыми даже атеистам. Но в глазах человека верующего они еще красивее, потому что напоминают ему о вечной жизни. Так женское тело действует на мужчину, желающего продолжить свой род. Если мужчина знает, что женщина бесплодна, его желание ослабевает.
– Ты правда так считаешь?
– Можем проверить.
– И как?
На губах у нее заиграла слабая улыбка.
– У меня эндометриоз.
– Это что?
– Заболевание, при котором эндометрий – это внутренняя слизистая оболочка матки – растет не только в матке. Это означает, что детей у меня, вероятнее всего, не будет. Когда знаешь о том, что функция невыполнима, форма тоже теряет красоту – согласен?
Я посмотрел на нее:
– Нет.
Она улыбнулась:
– Это отвечает твой разум. Бессознательное должно переварить эту информацию.
Ее бледные щеки слегка порозовели – видно, от вина. Я уже собрался ответить, когда она рассмеялась:
– К тому же ты мой деверь, поэтому подопытный кролик из тебя плохой.
Я кивнул, а потом встал, подошел к музыкальному центру и поставил «Naturally» Джей Джей Кейла.
Мы прослушали весь альбом в тишине, а когда он закончился, Шеннон попросила меня поставить его заново.
Когда зазвучала «Don’t Go to Strangers», дверь распахнулась. На пороге стоял Карл с серьезной, даже угрюмой физиономией. Он кивнул на бутылку.
– Почему вы ее открыли? – с горечью в голосе спросил он.
– Знали, что ты убедишь всех, они поверят, что без отеля этой деревне не обойтись, – Шеннон подняла бокал, – и они разрешат тебе построить тут столько дач, сколько захочешь. Вот и решили заранее отпраздновать.
– И я, по-вашему, похож на победителя? – Он обвел нас мрачным взглядом.
– По-нашему, ты похож на очень плохого актера, – Шеннон отхлебнула вина, – лучше принеси себе бокал, дорогой.
Карл громко расхохотался и, раскинув руки, бросился к нам:
– Только один выступил против! Одобрено! Они без ума от нашего отеля!
Карл допил львиную долю того, что осталось в бутылке, и, размахивая руками, принялся рассказывать:
– Они каждое мое слово ловили. А один из них знаете что сказал? «У нас, в Левой партии, девиз такой: все, что мы сейчас делаем, можно сделать лучше. Но лучше, чем сегодня, просто не бывает». Они прямо на месте скорректировали план развития региона, так что дачи у нас в кармане. После собрания ко мне подошел Виллумсен. Сказал, что пришел послушать, и поздравил меня. Мол, какой я молодец – не только о собственном кармане подумал, но и превратил деревню в нефтяное месторождение. Еще пожалел, что у него самого непахотной земли так мало, и предложил три миллиона за нашу.
– А ты ему что на это? – поинтересовался я.
– Что это, возможно, вдвое больше того, сколько наша земля стоила вчера, но сегодня она подорожала в три раза. Нет, в пятьдесят раз! Выпьем за нас!
Мы с Шеннон подняли пустые бокалы.
– А с отелем что? – спросила Шеннон.
– Они в него влюбились. По-настоящему влюбились. Совсем капельку попросили изменить.
– Изменить? – Светлая бровь над правым глазом поползла наверх.
– Он им показался немного… Неуютным – по-моему, так они сказали. Попросили норвежскости добавить. Ничего особенного, ерунда.
– Норвежскости?
– Детали. Фасад. Трава на крыше, кое-где отделать деревом. Поставить двух больших деревянных троллей у входа. Всякая хрень.
– А ты что?
Карл пожал плечами:
– Ну, я согласился. Это же ерунда.
– Что-о?
– Послушай, дорогая, это психология. Пускай почувствуют себя главными, иначе вышло бы, что они – сборище деревенщин, пляшущих под дудку собственного односельчанина, который вернулся из-за границы. Верно? Поэтому надо было в чем-то им уступить. И я сделал вид, будто эти уступки дались нам нелегко. Так что теперь они решат, что уже и так перегнули палку, и ни о чем больше просить не станут.
