По полу нервно расхаживал черноперый Джованни. Я подошел к барной стойке и, не обращая внимания на глядевшего на меня исподлобья Эрика, взял мой приветственный напиток. Сперва я собрался было подойти к Карлу – тот беседовал с Виллумсеном, Ю Осом и Даном Кране, – но вместо этого подошел к Шеннон, стоявшей возле стола с купонами в компании Стэнли, Гилберта и Симона Нергарда. Похоже, обсуждали они Боуи и Зигги Стардаста, видать, потому, что в колонках гремела «Starman».
– Да он извращенец – он и одевался, как баба. – Уже поднабравшийся Симон сочился злостью.
– Если гей – это, по-твоему, извращенец, то знай, что гетеросексуальные мужчины тоже иногда любят наряжаться в женскую одежду, – сказал Стэнли.
– Ну, значит, они больные, – Симон посмотрел на нового мэра, – это ж наперекор природе.
– Вовсе не обязательно, – не согласился Стэнли, – у животных тоже встречается трансвестизм. Вот ты, Рой, много чего знаешь о птицах – наверняка тебе известно, что самцы некоторых пород мимикрируют под самку. Получается, что они притворяются самками, примеряя на себя их оперение.
Все посмотрели на меня, и я почувствовал, как краснею.
– Я в основном с горными птицами знаком. А среди горных таких нет, – сказал я.
– Вот именно! – обрадовался Симон, а Стэнли взглянул на меня так, будто я его предал. – В природе все делается зачем-то. А одеваться по-женски – на хрена это надо?
– С этим все просто, – проговорила Шеннон, – альфа-самцы не обращают на таких псевдосамцов внимания и бьются с другими альфа-самцами, а самцы, переодетые в женский наряд, тем временем завоевывают самок.
Гилберт добродушно засмеялся:
– А что, неплохой приемчик.
Стэнли положил руку на локоть Шеннон:
– Ну наконец-то хоть кто-то понял интригу жизни.
– Это не бином Ньютона, – улыбнулась Шеннон, – мы все разрабатываем стратегию выживания. Оказавшись в ситуации, когда эта стратегия перестает работать, мы придумываем другую, менее удобную, но спасительную.
– А какая тогда самая удобная? – поинтересовался Восс Гилберт.
– Та, что позволяет жить по правилам общества так, чтобы не вызвать порицания. Она еще называется нравственностью, господин мэр. Если ее нет, то правила не соблюдаются.
Гилберт приподнял одну кустистую бровь:
– Нормы нравственности многие соблюдают, но не каждому это удобно.
– Причина в том, что для некоторых прослыть безнравственным намного неприятнее, и это перевешивает. Но если бы мы были невидимыми и не боялись физического наказания, то наплевали бы на все нравственные нормы. Потому что в глубине души каждый из нас – оппортунист, основная задача которого – передать по наследству свой генетический материал. И поэтому все мы готовы продать свою нравственность, вопрос лишь в цене.
– Аминь, – добавил Стэнли.
Гилберт, посмеиваясь, покачал головой:
– Это все горожане напридумывали. Верно, Симон?
– Ага, бред собачий. – Симон осушил бокал и огляделся, явно раздумывая, где бы догнаться.
– Да будет тебе, Симон, – сказал мэр, – а вы, госпожа Опгард, не забывайте, что в нашем регионе во время Второй мировой люди жертвовали жизнью ради нравственных убеждений.
– Это он про двенадцать человек, которые участвовали в саботаже, – об этих событиях уже три-четыре фильма сняли, – сказал Стэнли, – а остальное местное население позволяло нацистам действовать по своему усмотрению.
– Заткнись, – зашипел Симон, прищурившись.
– Эти двенадцать человек пожертвовали жизнью не ради нравственных убеждений, – вступилась Шеннон, – а ради своей страны. Своей деревни. Своей семьи. Если бы Гитлер родился не в Германии, а в Норвегии, притом что экономическая и политическая обстановка была бы похожей, то здесь он тоже пришел бы к власти. И тогда ваши саботажники дрались бы за Гитлера, а не против него.
– Да ты чего несешь! – выплюнул Симон, и я сделал шаг вперед на тот случай, если он не уймется.
Шеннон, похоже, тоже униматься не собиралась:
– Или вы считаете, что рядовые немцы, жившие в тридцатых и сороковых годах, были сплошь безнравственными негодяями, а норвежцы – их прямой противоположностью?
– Эти утверждения голословны, госпожа Опгард.
– Голословны? Они, возможно, обидные и ранят вас, потому что для вас все это – история. Но моя основная мысль заключается в том, что, когда говорят, что нравственность побуждает людей совершать какие-то поступки, сильно преувеличивают. И нашу верность себе подобным тоже переоценивают. Мы сами способны менять нравственные убеждения выгодным для нас образом, чувствуя, что общество, к которому мы принадлежим, под угрозой. Кровная месть и геноциды совершаются не чудовищами, а такими же людьми, как мы сами, – просто они считают такие поступки нравственно обоснованными. В первую очередь мы сохраняем верность себе подобным, а нормы нравственности меняются в зависимости от ситуации. Брат моей бабушки участвовал в кубинской революции, и до сих пор существует два диаметрально противоположных взгляда на личность Фиделя Кастро. И определяет твою точку зрения вовсе не принадлежность к правым или левым, а то, каким образом Кастро повлиял на твою семью, стали ли твои родственники беженцами в Майами или частью системы в Гаване. Все остальное второстепенно.
Кто-то дернул меня за рукав, и я обернулся.
За моей спиной стояла Грета.
– Можно тебя на пару слов? – прошептала она.
– Привет, Грета. Мы сейчас как раз беседуем о…
– Да, слышу, – перебила меня Грета, – как самцы завоевывают самок.
Что-то в ее голосе заставило меня повнимательнее вглядеться в нее. А ее слова – да, о чем-то подобном я думал.
– Ладно, но только на пару слов.
Мы отошли к барной стойке. Я чувствовал, что Стэнли и Шеннон смотрят мне в спину.
– Я тебе кое-что расскажу, а ты донеси это до Карловой женушки, – сказала Грета, когда мы отошли уже достаточно далеко.
– Это еще зачем? – Я спросил «зачем», а не «что», потому что и так знал что. Прочел это в ее подлых глазах.
– Затем, что тебе она поверит.
– С чего ей мне верить, если я просто пересказываю чужие слова?
– Потому что ты расскажешь это так, будто бы сам все знаешь.
– А мне это зачем?
– Затем, что мы с тобой, Рой, хотим одного и того же.
– И чего же?
– Чтобы они разошлись.
Я не поразился. Даже и удивился не особо. Я стоял, будто завороженный.
– Да брось ты, Рой. Мы оба понимаем, что Карл не пара этой южной красотке. Мы поступим им во благо. И ей лучше – не будет мучиться, когда сама все узнает.
Я пытался смочить слюной рот. Мне хотелось развернуться и уйти, но сил не было.
