– Рой.
Она задумчиво смотрела на меня:
– Чудесно, Рой. Но сжимать так крепко не надо.
– Чего-о?
– И лучше говорить не «чего», а «что» или «простите». Попробуй еще раз. – Она вновь протянула мне руку.
Я снова взял ее. На этот раз бережно. Госпожа Виллумсен отдернула руку:
– Не надо брать ее так, будто она стеклянная, Рой. Я даю тебе свою руку, и на несколько секунд она – твоя. Поэтому обходись с ней по-доброму, бережно, так чтобы потом ее вновь тебе подали.
Она в третий раз протянула мне руку.
И я обхватил ее руку обеими своими.
Погладил ее. И приложил к своей щеке.
Хрен знает, откуда я такой смелости набрался. Но теперь она у меня появилась – смелость, которой мне так недоставало, когда я стоял возле сеновала и смотрел на ружье.
Рассмеявшись, Рита Виллумсен быстро огляделась, словно желая убедиться, что нас никто не видит, и спустя еще несколько секунд медленно высвободила руку.
– Способный ученик, – проговорила она, – способный. Завтра уже станешь мужчиной. Кому-то с тобой очень повезет, Рой.
На заправку въехал «мерседес». Из него выскочил Виллумсен. Едва удостоив меня кивком, он поспешил распахнуть перед госпожой Виллумсен дверцу. Нет, перед Ритой Виллумсен. Он придерживал ее под локоть, а она шагала к машине – с высокой прической, на каблуках и в длинной узкой юбке. Когда они уехали, меня охватило одновременно возбуждение и смятение из-за вдруг открывшейся передо мной перспективы. Возбуждение оттого, что я сжимал в своих руках руку госпожи Виллумсен, чувствуя, как ее острые ногти щекочут мне ладонь. И еще оттого, что она – дорогостоящая супруга Виллумсена, того самого, что всучил папе разбитый «кадиллак», а позже хвастался этим. Причиной же смятения был двигатель «сааба», где все, похоже, располагалось задом наперед. Коробка приводов почему-то находилась перед двигателем. Позже дядя Бернард объяснил мне, что это потому, что вес в «сонете» распределен особым образом, что даже коленчатый вал развернут так, чтобы мотор поставить не там, где у других машин. «Сааб-сонет». Удивительный автомобиль. Какая бесполезная красота, чудесная и устаревшая.
Я копался в «саабе» до поздней ночи. Проверял, крутил, менял. Меня распирало от неведомой прежде, непонятно откуда взявшейся энергии. Хотя нет, понятно откуда. От Риты Виллумсен. Она прикасалась ко мне. Я прикасался к ней. Она видела во мне мужчину. Или, по крайней мере, мужчину, которым я, возможно, стану. И от этого что-то во мне изменилось. Когда я, стоя в смотровой яме, дотронулся до днища автомобиля, член у меня вдруг окаменел. Я прикрыл глаза и представил себе это. Попытался представить. Полуобнаженная Рита Виллумсен на капоте своего «сааба» манит меня к себе пальцем. С кроваво-красным ногтем. Тьфу.
Я прислушался, но нет, кроме меня, в мастерской никого не было, и я расстегнул молнию на комбинезоне и спустил штаны.
– Рой? – прошептал в темноте Карл, когда я уже собирался залезть на верхний ярус.
Я хотел было сказать, что устал на работе и что сейчас пора спать. Но что-то в его голосе насторожило меня. Я включил ночник у него над кроватью. Глаза у Карла покраснели от слез, а одна щека распухла. У меня свело живот. После того вечера, когда папа поставил возле входа на сеновал ружье, он сюда не заходил.
– Он что, опять тут был? – прошептал я.
Карл кивнул.
– Он что… он еще и избил тебя?
– Да. Я думал, он меня придушит. Он как взбесился. И все спрашивал, куда ты подевался.
Я выругался.
– Не уходи больше, – попросил Карл, – когда ты тут, он не приходит.
– Но, Карл, я же не могу все время здесь сидеть.
– Значит, я уйду. Я больше не могу… я не могу с ним жить, ведь он же…
Одной рукой я обхватил Карла за плечи, а другой прижал его голову к своей груди, чтобы его всхлипы не разбудили маму с папой.
– Я все улажу, Карл, – прошептал я, уткнувшись в его светлые волосы, – клянусь. Тебе не придется от него убегать. Я все улажу, слышишь?
На самой заре, когда ночь слегка побледнела, у меня был готов план.
Его обдумывание меня вроде как ни к чему не обязывало, но в то же время я знал, что готов. Я думал о том, что сказала Рита Виллумсен. Завтра я стану мужчиной. Ну что ж, завтра наступило. На этот раз, увидев ружье, я не отступлюсь.
29
Ковыряясь в «саабе-сонет», я усвоил пару моментов. Там не только двигатель задом наперед стоит, но и тормоза намного проще устроены. Современные автомобили оборудованы сложной двойной системой торможения: даже если один из тормозов выходит из строя, второй все равно работает, по крайней мере на двух колесах. А вот на «сонете» достаточно перерезать один-единственный провод – и все, была машина, а стала телега о четырех колесах. И меня вдруг осенило: а ведь так устроены все старые машины. В том числе и папин «кадиллак-девиль» 1979 года, хоть у него и два тормозных шланга.
Если ты в наших краях не умер от обычной болезни, значит закончил свои дни в машине на дороге, в петле на сеновале или глядя в дуло ружья. Когда папа подарил мне возможность воспользоваться ружьем, я упустил ее, и, возможно, я знал, что второго шанса он мне не подарит. Придется мне действовать в одиночку. И когда я продумал этот план, то уже знал, что решение верное. Никакой романтики про то, что капитан уйдет под воду вместе с собственным кораблем, – нет, я руководствовался чисто практическими соображениями. Автокатастрофу не будут расследовать так же тщательно, как самоубийство, когда жертва прикончила себя выстрелом в голову. По крайней мере, так я думал. И я не знал, как мне заманить папу на сеновал и застрелить его, чтобы мама обо всем не узнала. Хрен ее знает, – может, она вообще не станет врать полицейским, если тот, без кого она жизни не мыслит, будет убит. «Такая уж я мать». А вывести из строя тормоза на «кадиллаке» – это просто. И как будут развиваться события, тоже предугадать несложно. Каждое утро папа вставал, проверял овец, варил себе кофе и молча наблюдал, как мы с Карлом завтракаем. После того как мы с Карлом садились на велосипеды и разъезжались, я – в мастерскую, а Карл – в школу, папа забирался в «кадиллак» и ехал в деревню забрать почту и купить газету.
«Кадиллак» стоял под навесом у сеновала, и я миллион раз видел, как отец это проделывает. Заводил машину, поддавал газ – всегда, если только дорога не была засыпана снегом, – и не сворачивал, пока не доезжал до Козьего поворота.
Мы поужинали в столовой, и я сказал, что пойду на сеновал позаниматься боксом.
Никто ничего не сказал, мама с Карлом доскребали с тарелок остатки ужина, а вот папа испытующе посмотрел на меня. Возможно, потому, что ни я, ни он не распространялись о том, что собираемся делать, а просто шли и делали.
Я взял сумку со спортивной одеждой, куда еще в мастерской сложил все нужные инструменты. Работа оказалась сложнее, чем я ожидал, но спустя полчаса я открутил гайку и болт, которыми рулевая колонка крепилась к картеру рулевого механизма, проделал две дыры в тормозном шланге и слил в ведро тормозную жидкость. Потом я переоделся в спортивную одежду и еще с полчаса колотил грушу, так что вернулся в гостиную весь потный. Папа читал газету, мама вязала. Ну ни дать ни взять реклама, какую показывали в шестидесятых.
