– Почему? – спросил я.
– Почему? – Она задумчиво на меня посмотрела, будто не нашла ответа. – Может, потому, что утонул Сигмунд Ольсен. Мысль, что однажды проснешься мертвым. Жизнь ведь отложить не получится, верно?
Она провела рукой по моей груди и животу.
– Ольсен совершил самоубийство, – сказал я. – Он хотел умереть.
– Именно. – Она взглянула на свою руку с красными ногтями – рука продвигалась все ниже. – И такое с каждым может случиться.
– Может быть, – произнес я и взял с прикроватного столика наручные часы. – Но мне пора. Надеюсь, не страшно, что я разок уеду первым.
Сначала она, казалось, немного удивилась, но затем взяла себя в руки, вяло улыбнулась и, пытаясь меня поддразнить, спросила, не спешу ли я на свидание с другой девушкой.
В ответ я улыбнулся дразнящей улыбкой, встал и начал одеваться.
– Он уехал на выходные, – сказала она, рассматривая меня из постели со слегка обиженным лицом.
По имени Виллума Виллумсена мы не называли никогда.
– Можешь ко мне прийти.
Я даже одеваться прекратил:
– К тебе домой?
Свесившись с кровати, она залезла в сумку, вытащила связку ключей и стала снимать один из них:
– Приходи, когда стемнеет, зайди в наш сад с задней стороны, там соседи тебя не увидят. Это ключ от подвала.
И она протянула мне снятый со связки ключ. Я так растерялся, что просто тупо на него уставился.
– Бери уже, придурок! – прошипела она.
И я взял. Положил в карман, зная, что не воспользуюсь им. Взял, потому что впервые увидел во взгляде Риты Виллумсен нечто похожее на уязвимость. И прозвучавшая в ее голосе злость была попыткой скрыть то, чего я в тот момент даже не предполагал. Она боялась, что ее отвергнут.
Спускаясь по тропе с пастбища, я знал, что в балансе сил между мной и Ритой Виллумсен что-то изменилось.
Карл тоже изменился.
В каком-то смысле он выпрямил спину. И больше не сидел в одиночестве – стал выходить из дому и бывать на людях. Случилось все в той или иной степени в одночасье, буквально за одну ночь. Ночь «Фритца». Возможно, он, как и я, почувствовал, что ночь «Фритца» возвысила нас над обычными людьми. Когда мама с папой сорвались в Хукен, Карл был безучастным зрителем, испуганной жертвой. На этот раз он принимал в происходящем непосредственное участие, делал все необходимое – то, чего окружающие и вообразить не могли. Мы пересекли границу и вернулись обратно – невозможно побывать там и ничуть не измениться. Точнее, Карл, наверное, впервые получил возможность быть тем, кем он на самом деле все это время был, а может, ночь «Фритца» пробила в коконе дыру, и бабочка вылетела. Он уже вымахал выше меня, но за зиму от нежного и застенчивого мальчика он сделал шаг в сторону молодого человека, понимавшего, что ему есть чего стыдиться. Он и раньше нравился людям, а теперь и вовсе приобрел популярность. Я начал замечать, что, находясь в компании друзей, он становился лидером, его комментарии выслушивали, над его остротами смеялись, на него смотрели в первую очередь, когда сами старались произвести впечатление или всех развеселить. Ему пытались подражать. Ну и девушки это тоже заметили. Прежняя его девичья слащавость не просто созрела до мужской притягательности, Карл и ощущал себя по-другому. Когда мы были на сельском празднике в Ортуне, я заметил, что его манера говорить и двигаться приобрела само собой разумеющуюся самоуверенность. Непринужденно игривый вначале, как будто все происходящее было не всерьез, затем он садился рядом с товарищем, у которого проблемы с девушкой, или возле подруги, страдавшей от несчастной любви, выслушивал все, что им хотелось сказать, и давал советы, как будто обладал жизненным опытом или мудростью, которых у них пока еще не было.
Мои же качества только усугублялись. Да, я стал более самоуверенным. Я знал, на что способен в случае необходимости.
– Ты сидишь и читаешь? – спросил Карл как-то в субботу вечером.
Было уже за полночь, он только что вошел, судя по всему нетрезвый, а я сидел в зимнем саду, на коленях – раскрытая «Американская трагедия».
На какое-то мгновение я увидел нас обоих со стороны. Что теперь я занял его место. Сижу в комнате один, компанию мне никто не составляет. Что просто это было не его место. Он лишь на время одалживал мое.
– Где ты был? – спросил я.
– На вечеринке, – ответил он.
– Разве ты не обещал дяде Бернарду угомониться с гулянками, пока тебе не исполнится восемнадцать?
– Обещал, – сказал он. В его голосе звучали смех и искреннее раскаяние. – Я не сдержал обещания.
Мы заржали.
С Карлом было приятно посмеяться.
– Весело было? – спросил я, захлопывая книгу.
– Я танцевал с Мари Ос.
– Правда?
– Да. Кажется, я слегка влюбился.
Не знаю почему, но эти слова словно воткнули мне в сердце нож.
– Мари Ос, – произнес я. – Дочка мэра Оса?
– А почему бы и нет? – спросил Карл.
– Да пожалуйста, чего только человеку во сне не привидится! – сказал я и услышал, что голос у меня противный и злой.
– А ты прав, – сказал он, улыбаясь. – Пойду немного посплю.
Через несколько недель я встретил Мари Ос в кафе «Каффистова».
Очень красивая. И определенно «умная настолько, что даже опасна», как некоторые это называют, – во всяком случае, говорить умела, а если верить местной газете, когда она до муниципальных выборов представляла молодежное крыло Рабочей партии на дебатах в Нотоддене, то разносила в пух и прах политиков от молодежных партий гораздо старше ее. Вот какой была Мари Ос – выгнутая спина, толстые светлые косы, футболка с портретом Че Гевары на груди и холодные, волчьи, голубые глаза. Скользнув по мне в кафе волчьим взглядом, она словно искала, на кого бы поохотиться, а я того не стоил. Бесстрашный взгляд, подумал я. Взгляд с вершины пищевой цепочки.
Вновь наступило лето, и Рита Виллумсен, побывавшая с ним в Америке, прислала эсэмэску, что хочет встретиться на пастбище. Что скучает по мне. Всегда дававшая мне понять, что решения принимает она, Рита стала писать подобные сообщения, особенно после того, как в те выходные, когда она осталась дома одна, я не пробрался к ней через подвал.
Когда я появился на пастбище, она была в приподнятом настроении, что было ей несвойственно. Принесла мне подарки – я распаковал шелковые трусы и флакон с так называемым мужским ароматом; и то и другое куплено в самом Нью-Йорке, рассказала она. Но лучшим подарком оказались две упаковки табака «Берри», хоть она и запретила мне брать их домой, – это принадлежит нашему миру на пастбище, сообщила она. Так что снюс полежит в холодильнике. И я понял, что она решила использовать его как приманку, когда дома у меня табак «Берри» кончится.
