– Раздевайся, – сказал я.
Секунду она в растерянности на меня смотрела. Потом повиновалась.
После мы лежали на постели, потные и липкие. Комната напоминала духовку: летнее солнце разогрело крышу, и я выбрался из – в прямом смысле слова – влажных объятий Риты.
Я взял с прикроватного столика книгу сонетов Петрарки, раскрыл наугад и начал читать:
– Прохладных волн кристалл,
Манивших освежиться
Ту, кто других прекрасней несказанно…
[13]Я громко захлопнул книгу.
Рита Виллумсен непонимающе моргнула.
– Вода, – сказала она. – Вода. Пошли купаться. Я вина возьму.
Мы оделись, она надела купальник, и я пошел за ней к озеру – от пастбища его закрывали нависавшие горы. Там, под скрюченными карликовыми березами, стоял маленький красный ялик – судя по всему, принадлежавший Виллумсену. Вскоре набежали облака и подул ветер, но мы, все еще мокрые и разгоряченные любовью и быстрым крутым подъемом, спустили лодку на воду, и я отгреб подальше от берега, чтобы ни один случайный прохожий нас не узнал.
– Купаться, – приказала Рита, когда в каждом из нас оказалось по полбутылки игристого вина.
– Слишком холодно, – ответил я.
– Слабак, – сказала жена Виллумсена, снимая с себя одежду, скрывавшую купальник, – как говорится, он стягивал и полнил там, где надо.
Помню, она говорила, что в юности подавала надежды стать профессиональной пловчихой, – вот откуда у нее такое атлетическое телосложение и широкие плечи. Она встала на один конец сиденья, мне пришлось наклониться к другому, чтобы ялик не перевернулся. Усилился ветер, и блестящая поверхность воды окрасилась в грязновато-белый цвет – как бельмо на ослепшем глазу. Мелкие, быстрые, плотные волны больше напоминали рябь, и я сообразил, что она согнула колени, чтобы оттолкнуться.
– Стой! – крикнул я.
– Ха-ха! – рассмеялась она и оттолкнулась.
Тело описало в воздухе идеальную параболу. Как и многие пловцы, Рита Виллумсен владела искусством прыжков в воду. А вот оценивать глубину воды по воздействию ветра на поверхность так и не научилась. Тело беззвучно скользнуло в воду, а затем резко остановилось. Какое-то мгновение она напоминала прыгуна с обложки альбома «Пинк Флойд», которую мне показывал дядя Бернард: тот парень стоял под водой на руках – тело как бы вырастало из зеркальной водной глади. Дядя Бернард рассказывал, что фотограф потратил на одну-единственную фотографию несколько дней, и самой большой проблемой оказались пузыри, нарушавшие покой поверхности, когда прыгун вдыхал воздух из баллона. В моем случае картину испортило то, что госпожа Виллумсен вытянула ноги и нижняя часть тела словно исчезла, прямо как в клипах по телику, где взрывали высотные здания, только никакого контроля не было.
И когда она встала на ноги – на лице ярость, на лбу водоросли, вода достает до пупка, – я откинулся на спину и загоготал так, что ялик чуть было не перевернулся.
– Идиот! – прошипела она.
Я мог бы остановиться. Надо было. Может, виновато вино – к состоянию опьянения я не привык. В общем, я схватил лежавший под сиденьем оранжевый детский спасательный жилет и бросил ей. Он упал в воду рядом с ней и остался лежать на поверхности, и лишь тогда я понял, что уже слишком поздно. Рита Виллумсен, женщина, возвышавшаяся надо мной в мастерской в тот первый раз, командовавшая и руководившая каждым моим шагом на протяжении всего пройденного нами пути, в это мгновение, казалось, совсем пала духом – словно брошенная девчонка, одетая, как пожилая женщина. Сейчас, при безжалостном дневном свете, когда смылась косметика, я увидел лежащие между нами морщины – и годы. От холода ее кожа побелела и сморщилась, обвисла на края купальника. Я перестал смеяться, а она, возможно, поняла по моему выражению лица, что именно я увидел. Скрестив руки перед собой, она словно хотела защититься от моего взгляда.
– Извини, – сказал я. Может, это было самое правильное слово, а может быть, я не мог сказать ничего хуже. Может, уже было все равно, что говорить.
– Я поплыву, – сказала она и, скользнув под воду, пропала.
Риту Виллумсен я не видел долго.
Она плыла быстрее, чем я греб, и, оказавшись на суше, я заметил лишь мокрые следы ее ступней. Вытащил ялик на берег, вылил остатки вина и взял ее одежду. Когда я пришел на пастбище, она уже уехала. Лег на кровать, взял табак из лежавшей на прикроватной тумбочке серебристой коробочки «Берри» и посмотрел на часы – проверить, сколько времени осталось от условленного получаса. Почувствовал, как под внутреннюю сторону нижней губы проникает ферментированный табак, а в сердце – стыд. Стыд за то, что из-за меня стыдно стало ей. Почему он был намного хуже стыда от моей собственной несдержанности? Почему слишком откровенно посмеяться над женщиной, взявшей в любовники тебя, мальчишку, оказалось хуже, чем убить собственную мать и расчленить полицейского? Не знаю. Как есть.
Я подождал двадцать минут. Потом поехал домой. И, зная, что больше сюда не вернусь, все же поборол искушение забрать снюс «Берри».
35
Воскресенье в конце лета. Как мы договаривались, дядя Бернард приехал в Опгард с кастрюлей лабскауса. Пока я его разогревал, он сидел за кухонным столом и говорил обо всем, кроме своего здоровья. Она так сильно похудел, что мы оба этой темы избегали.
– Карл?
– Он придет, – сказал я.
– Как у него дела?
– Хорошо, – ответил я. – В школе все хорошо.
– Пьет?
Прежде чем помотать головой, я ненадолго задумался. Знал, что дядя Бернард подумал о папиной жажде.
– Ваш папа вами гордился, – сказал он.
– А? – только и сумел произнести я.
– Вслух он этого, конечно, не говорил, но уж поверь мне.
– Раз ты так говоришь…
Дядя Бернард вздохнул и посмотрел в окно:
– По крайней мере, я вами горжусь. Кстати, вот и младший братик идет. Со спутницей.
Не успел я взглянуть в окно, как Карл и вышеупомянутая спутница обошли дом, двигаясь к северной стороне. А потом я услышал шаги в прихожей и тихие голоса. Один из них был девичий, и звучали они уж чересчур интимно. Затем дверь кухни распахнулась.
– Это Мари, – сказал Карл. – Лабскауса нам хватит?
Я стоял как столб, уставившись на своего крупного, прямо держащего спину брата и высокую блондинку с волчьими глазами, а моя рука на автомате помешивала половником в кипящей кастрюле.
Предвидел я это или нет?
С одной стороны, происходящее отчасти напоминало сказку: сирота, сын крестьянина, заполучил королевскую дочку – принцессу, чего никому еще не удавалось. С другой стороны, ощущалась неизбежность. Логично, что они составят пару – как луна и звезды, сиявшие в это время над Осом. И все же я на него пялился. Подумать только, мой младший брат – его я держал в объятиях, он не решился добить Дога, он запаниковал и позвонил мне в ночь «Фритца» с просьбой о помощи – решился на то, на что никогда не хватило бы смелости у меня. Подойти к такой девушке, как Мари Ос, заговорить с ней, представиться. Счесть себя достойным ее внимания.
